Спросите Молли

Глава первая

В общем-то, как прежде

Считается, что у каждой красивой девочки должна быть страшненькая подруга. Я всю жизнь считала себя девочкой вполне обыкновенной, поэтому мои подруги не были страшными. Они были похожи на цыплят табака, вынутых из табака незадолго до начала жарки.

Короче говоря, меня успели уволить. И я была даже рада этому, потому что жизнь моей подруги обрела более чёткие очертания, чем в прошлый раз.

Сильная девочка обязательно должна обладать подругой-размазнёй. Так устроено общество, в котором сильный тянется к слабому, чтобы компенсировать свои родительские предпочтения. 

Я очень умная, правда? А моя подруга тупа, как пробка. Более того, идиотически несовершенна в своих желаниях казаться. И мне от этого легче, потому что я имею возможность её жизнь сделать… .

Краше? Молли красива, если внимательно приглядеться. Она почти что кукла, с очень белой, но уже пергаментной кожей, глазами преданной Каштанки да гривой, стоящей всех роскошных салонов по снятию вчерашнего макияжа. Илзе Вейдеман по сравнению с ней похожа на отставного гренадёра в юбке. И даже юбка идёт Молли больше, чем мне, потому что у нас фасоны разные.

У меня годе, а у неё белое мини. Одна беда – Молли очень плаксива. 

Молли настолько плаксива, что я никак не могу понять, когда у неё беда, проблемка или просто хочется пореветь.

Ревёт она часто, - особенно в последнее время. С её работой невозможно не выть белугой. Она приглядывает за стариком с отклонениями в сторону необъяснимого. Она никак не может уговорить меня поработать на социал, потому что все вы, видите ли, в Риге поляки какие-то....

- А я опять к тебе, - эти слова, сказанные в окошко для приёма анализов, настолько провонялись очередным дерьмом, что я перестала их нюхать. Очумелое лицо Молли, в потёках дареной туши, в пятнах свежей помады, давно перестало вызывать во мне хоть сколь-нибудь материнскую жалость. 

Она просто ведёт меня пить кофе, и всё на этом. Я даже не слушаю про её очередного кавалера, который опять её бросил, а просто пью маккиато и гляжу в окно, пока она говорит, говорит и говорит.

- И вот, видишь, - тычет пальцем в синяки под глазами, - я не спала. 

- Хм.

- Ага. Совсем. А он! 

Закатывает глаза и обмякает в стуле. Ей-богу, я бы назвала её куском дерьма, если бы не было так жаль….

Из-за работы – её и моей – мы редко виделись. И вот, у Молли объявилась прекрасная возможность уйти от своего пердуна со стажем. И он даже не против, потому что – вы не поверите! – благодарная Молли предложила на её место меня. 

- Какашки, - задумчиво, мечтательно глядит в окошко, - я буду их сортировать сколько угодно. Ты ведь знаешь, какая у меня ….

- Усидчивость?

Она смотрит на меня так, будто я оскорбила её до глубины души.

- Больше скажу тебе, Илзе Вейдеман, - чеканит скопированным у меня металлическим тоном голоса, - я очень, очень устойчива ко всякого рода неприятным ароматам.

- А я что же? Мне что делать, Мол? Я люблю старичков, особенно пардаугавских. Эти ваши лондонцы.... Они ели на обед грифонов, и перья вылезли им через брови.

- Ну-у, - Молли закатывает глаза, но в этот раз её белки отчего-то не красны от слёз. Они синеваты.

И тут я понимаю, что нужно было её слушать намного внимательнее, чем в прошлые разы. 

- Значит, он всё-таки….

- Не-ет, - выдавливает Молли каким-то скрипучим, почти старческим голоском, - ещё узнаешь, и ещё, а потом…. 

Тишина между мной и Молли настолько совершенна, что выходить из неё никуда не хочется. И тем не менее….

- Окей, - киваю и набираю номер Джонни Блэка. – Это ведь его выходки, правда?

Если я когда-то попадалась на крючок собственной доброты, то Джонни Блэк был самым ярким представителем бродячего…. Зла? Не-ет, что вы. Он очень добр. И мужик.

- А-а, это ты, сволочь, - вздыхает, явно потягиваясь под стопудовым ватным одеялом. – Опять что-то  надо? Или уже совсем ничего?

- Если ты….

- Если я – что? А Молли…. Спасибо тебе большое, детка. Интриганка из тебя ещё какая! 

Джонни даже не скрывает своего превосходства. 

– И я рад, что ты попалась. А Молли…. Ох, какая ….

- Женщина? - с надеждой в голосе спрашиваю я. Джонни и Молли - худшая пара, которую только можно себе представить, но я не теряю надежды. 

- Не-ет. Худшей сволочи я не видал. А ты ещё увидишь. Бай.

Это я подговорила его. Молли нужен был …. Нет, не кавалер. Обычное знакомство с продолжением. И я чувствую себя не кем иной, как жуткой сводницей. Аж тошно.

Молли не перестанет влазить в дрязги, она помойная кошара, без которой мой детский мир пуст и немыслим. Её можно не кормить три дня, она выжрет позавчерашнее из ржавой консервной банки, запьёт дождевой водой и отправится через одной ей ведомый портал в иные измеренья. Она любит всех и нихрена, ещё и меня поучает, как балду от сохи.

- А он не обещал чего-нибудь такого. Грязный он, Лис. Я его просто возненавидела, ой, фу! Все его вещи какие-то липкие, склизкие, даже на вид. И я…. Но я, Илзе!…. Они все думают, что я такая… как бы тебе сказать…. Нет, не дура. Очень обманываться склонная. И ты ведь помнишь, как в школе….

И школу вспомнила, надо же. Я все двенадцать классов протаскалась с очумительной тупостью подружки, похожей на неё, которая выдавливала из меня оценки в её пользу. И поделом. А теперь осталось усадить Молли в кресло, о котором она мечтала всю свою несознательную житуху.

- Пойдём в парикмахерскую. Хватит крутить бигуди, как бюргерша.

- Я - бюргерша?! - взвизгивает Молли, чуть не плюясь газировкой с лимоном. - Парикмахерская, ой, какая мерзость... Там пахнет вещами Джонни, его потным одеколоном, его вчерашней едой и прогнившей комбучей, которую он потягивает у окна сквозь зубы... мразь! У меня не хватило мыла, и я всё равно склизкая, как жирный помойный червячина из третьесортного голливудского триллера. Господи, Лис, он больной челове-ек! 

Н-да, спать с пациентами - не мои делишки, но Джонни....

- Говнище, ну и что? Ещё он курит.

- Да я знаю, - устало отмахивается Молли. - У него вентилятор, и мерзкая плесень на стенах, и никакой конопли в горшочках, одни цветы, петрушка и укроп. Мы с ним не спали. Я так и сказала, что не перенесу одного его вида неглиже, хотя он всегда неглиже! Всё, Лис. Я завязываю. И со старым пнём, и с дуриками ясельного возраста, которые мнят из себя учителей моей жизни. Я хочу культурного, порядочного типа с умом и опытом преодоления растерь. Или вообще никого. 

Н-да. Молли с никем достойна фотографий в тяжёлых бронзовых рамках. Дагерротипов. 

- Всю ночь мы говорили о нём. Он не козёл, не-ет, что ты! Более того, Лис, тащи-ка ты его к себе на променад. Я хочу это видеть. Джонни в соломенного цвета костюме, мягкой шляпе и с тросточкой. Короткие широкие штаны и белые носки поверх чёрных туфель из матовой нежной кожи. С ним собачка и ты, Лис. О, как ты нежна, в тонком белом платье, с королевской стрижкой довоенного Берлина.... О, Лис...

Она допивает пиво до дна и падает лицом на пухлую обложку меню. Я дотащу её домой, что... Она будет распевать "Over The Rainbow" на всю Шлендельмейерштрассе, и прохожие будут снимать шляпы, и подавать мне ароматические палочки, засовывая потерявшуюся Моллину туфлю себе в кошёлку, а потом кто-то крикнет над ухом: "Шкрайф!" или что-то подобное, и согнётся от Моллиного удара под дых ногой в эстетично рваной колготке, и я буду совать ему его же недопитую бутылку рома, так удачно не разбившуюся о газон. 

- Ухаживать за Молли?! – Джонни выпучил на меня такие глаза, что его крашеный жгучим брюнетом чуб едва не стал дыбом надо лбом, покрытым очередной сезонной аллергией. – Да ты…. Да я…. Нет, Илзе Вейдеман. 

- А почему?

- Да потому что ты…. Да ты понимаешь, что…. Сволочизм это! Я её не то чтобы не хочу. Я видеть её не могу, когда она возле тебя вертится!

- Так пусть вертится вокруг тебя, - я, кажется, завидую своему пятничному цинизму, который сегодня, при воспоминании о разговоре с Джонни, превратился в развезённую кашу из бревна. 

- Ах, вот как…. Заманчивое предложение. Что ж. Гарантий никаких. 

Джонни докуривает самокрутку и втаптывает её в клумбу с бегониями.

- А кто говорил про гарантии? - черчу каблуком на асфальте второе доказательство теоремы Пифагора, но Джонни отлично справляется и с третьим.

- Она? Нет. И я нет. А ты…. Короче, вали ты пропадом из этой чёртовой лаборатории. А я…. ну, уж как-нибудь выживу. 

Эге, Джонни. Закончились твои весёлые денёчки, когда ты совершенно бесплатно бродил ко мне на чай и высматривал, что у тебя нового в анализах крови, которую ты так и не поправил. А теперь всё, дорогой. Всё! И пусть Молли лечит твою склонность употреблять алкоголь неизвестного происхождения. Лучше ненавидеть пиво, я знаю.

И если я когда-нибудь ощущала меньший гнев – это не повод сейчас звонить Нику и говорить, как у него дела.

- А как у меня дела? Поел, поспал. У Ко снова тарампампам. Одна. И я…

- Как это? Ник, погоди, ты же мне вчера говорил... 

- Свадьба? Да хоть завтра. У неё одна, и пока не будет две, она типа не согласна.

Н-да…. А может, я уж слишком переживаю? И старая дева – это обо мне, в общем-то, не страдавшей от отсутствия мужского внимания? 

И ладно. И пусть. Я же привыкла дарить всем счастье. Надо решиться и ответить Ульрику, он что-то писал из клиники. У него опять депрессивный эпизод, и ему нужны какие-то лекарства, которых нет, но ему прописали.... Господи, ну почему не позвонить жене? Мы ведь расстались даже не друзьями.

Хорошо, Джонни о нём не знает. Или делает вид.

- Э… Илзе, можно я…. Сегодня на работу не выйду?

- Да хоть целый год отпуска. Я уволилась.

- Ура! - Джонни хлопает ладонью кирпичную стенку нашего дома. - А говноеды? Ну, мы. Я и эта твоя…. Э-э…. слушай, я не могу называть её этим дурацким именем. У неё же есть нормальное. Как её там? Маргарет? Мэрилин? Марилу?

- Молли. А что в нём ненормального? 

- Понял. Меньше надо …. 

- Любить баб. И вообще, купи себе новые джинсы.

И вообще, я устала нянчить их всех. Пойти понянчить очумелого деда намного приятнее, - особенно с моими запасами отсутствия соболезнований. Именно поэтому я нахожу на свалке тёмно-серый халат, такую же косынку и на всякий случай беру из дому швабру. 

Без ведра. Уж ведро-то у таких, как он, далеко не в единственном экземпляре.

Глава вторая

О, сказка и быль

От Молли я не взяла ничего. А надо было бы, ибо уже перед белой калиткой с облупившейся краской меня охватывает странное предчувствие - и у меня понемногу отнимаются….

Ноги. Руки. Голова до самых до….

До задницы. Вскидываю швабру на плечо и стучу в дверь чёрным ботинком, одолженным у Джонни. 

- А я….

- Что?

Прислушиваюсь к шороху за дверями.

- Давайте скорей, некогда тут с вами сентиментальничать.

- Ай, какой мама странной….

Уже хорошо. Значит, мама. Я так и думала. А дверь даже не поддаётся уверенному нажиму не по-женски подкачанным плечом. Да, я спортсменка, и без всякого напряга с протеином выжимаю штангу и могу грести пару километров без передыха. Отлично бегаю, - благо дело, ноги длинные, как у африканского бегуна, так что ускакать в случае чего...

- Сара Коннор был? - шепелявенько так, с придыханием.

- Ты у меня поговори ещё, - Господи, да я сама не узнаю своего всегда, в общем-то, доброжелательного тона голоса. Вот с чего ради сейчас напускаться на бедного маразматика?

Однако, меня уже не остановить. У двери едва заметно образовывается тоненькая щель.

- А я….

- А ты…. А ты сейчас отойдёшь, а я тут….

- А ты тут….

Нет, так дело не пойдёт. Очень увлекательный маразматик, и мог бы сниматься в рекламе вставных челюстей.... хотя где это я видала рекламу вставных челюстей? Ах да, Ульрик присылал посоветоваться. Блин.... 

Придётся уговорить свой инстинкт латышского коммивояжера. Мне как-то свезло оказаться в одном купе с продавцом элитной косметики из Резекне. Он продавал кремы, пахнущие кофе - да так, что его можно было слушать не меньше, чем телезвезду, на которого он был похож.

Мы с мамой купили у него один крем, и я мазалась им, когда мама про него забывала....

- Чисто, - шепчет в глазок. – У меня чисто. А я….

- А ты, значит, помывки требуешь, - нетерпеливо постукиваю ногтем по косяку двери.

- Э-э…. Да. Я. Сделал. 

- Ого. Ну ладно.

Протискиваюсь в полутёмную прихожую, нащупывая себе путь шваброй. Старика и след простыл. Ну что ж….

Тоненькая полоска света в ванной намекает на его зримое присутствие.

- Не делай вид, будто ты пришёл со мной прощаться, - напеваю во весь голос, ища выключатель. Это была любимая песня Ульрика, оно обожал крутить её на старом тёткином граммофоне. Песня в стиле диско, какая-то швейцарская группа, поющая на трёх языках....

Не делай вид,

Будто ты пришёл

Со мной прощаться

Уйди скорей,

У тебя ещё сто дней,

Чтоб назад

не возвращаться....

- А я ещё не вышель, - шепчет. – И там у меня много.

- Кто бы сомневался. Когда всё сделаешь, напиши мне в мессенджер. Ноль пять ноль три сорок восемь пятьдесят восемнадцать.

Картонное хихиканье. И чем он там шуршит? С них станется доставать после каждого мытья новенькие банные халаты - белые, махровые, которые раньше скидывались по пфеннигу, а потом на Красный Крест.

- А я сделаль уже. И сам. Ты мне вода включи, до кухня идти дольго.

Кухня, и вправду, очень чистая. Значит, Молли здесь была не так уж необходима. Если забыть о том…. 

Ладно, это ведь не моё дело. Включаю ему воду в бойлере и, не спеша, завариваю себе кофе.

- И мне! – кричит сквозь шум душевой кабины. – Ходунок подъедь!

Отлично. Значит, он сам наденет халат и даже зашнурует бельишко.

Его ходунки стоят тут же, в прихожей, и я об них чуть не падаю – потому что стоят они, похожие на табурет для обувания, или ещё чего-то….

- Дурень бедовая, - скрипуче произносит дверь с той стороны. – Оставь у порог, я сам вытоптаю.

Ага. И что ж я тут делаю, позвольте узнать? Пью превосходный кофе за счёт его сыночка или доченьки, которым недосуг подкатить новые ходунки, либо смазать их маслом, чтобы не скрипели…. Отлично. Я идиотически умна, чтобы остаться и послушать, что ещё он….

Най, най, на-най,

У меня есть три письма,

Те, в которых ты желанный,

Не обещай,

Никогда не обещай

Мне надежды в день туманный....

Надо бы корички.... Ох, какая Молли молодчинка. Это ведь я её приучила подписывать баночки с приправами. Она поверить не могла, что в моём детстве существовали жестянки с заводскими надписями на двух языках. А мой братец Ник всерьёз утверждал, что чуть не отправился в реанимацию после того, как насыпал себе отбеливатель вместо сухого молока на кухне своей русской подружки.

- Нюхать надо! - орала на него Молли так, будто всю жизнь провела на русской кухне.

Н-да.... Теперь Никки живёт с француженкой, но всё так же кладёт себе в чай комара. Без Ульрика было так грустно, что я даже начала ходить в церковь, о которой забыла из-за неспособности связать строгие заповеди с моей повседневной жизнью.

Мне даже приписали роман с парнем, который вёл у нас катехизаторские чтения и собирался стать монахом. Или священником, не помню уже. Кажется, я была благодарной слушательницей и не возражала, как в Риге. Словно чувствовала, что, если бы фантазии сплетников были правдой, я стала бы для бедолаги настоящим мучением.

Кто-кто, а попадья из меня никудышная, - впрочем, как и любитель налетать со всей дури на терновый куст. Жаль, Ульрик так и не пришёл на второе занятие. Оказался настолько закоренелым католиком, - а может, просто ревновал, хотя в жизни не закатил мне ни одной сцены ревности.

- Ужасно напыщенный тип, - только и сказал, куря за оградой. - Лиз, а что такое "загробная участь"?

И я поняла, что он слушал бы меня не более внимательно - мой всегда внимательный, точный, предупредительный и всё тонко подмечающий Ульрик. Удивляюсь, что он вообще послушал моего совета, как избавиться от депрессии.

- А я…. , - дверь ванной скрипнула, и старческая птичья нога в полосатом носке всунулась в прикорнувший на пороге сизый тапочек.

- А сын твой где? - спрашиваю как бы ненароком. Изрядно надоело превращать вполне себе будничное дело в сеанс небывалой заботы с довеском. Молли болтала с ним, как заведённая, Молли крутилась на кухне, как электровеник с электрочайником и микроволновка в придачу, Молли выбирала ему пенку для ванной в магазине мыла ручной работы. И что?

- Он там, в гостиная, телик ищет. Украл я телик.

Захожу в гостиную. И правда, в диване засел огромный детина. Скомканная тёмная шевелюра, пульт в лапищах, торчащих из рукавов сине-голубого махрового халата в полоску. 

- Э-э…. ты, что ли? Как тебя там?

Молчу. Он медленно разворачивает сальную шею, но лицо ему так и не удаётся развернуть из-за щёк отпетого хомяка. 

- А я тут ищу…. Каналы…. Старый, где каналы?

- И где же ты ищешь каналы, если телика нет?

Он аж подскакивает. Смотрит на меня, будто на явление с того света.

- Ла-адно, я пошёл. Деньги он сам тебе не даст. 

- А ты оставь их там, где раньше оставлял. 

- У неё, что ли? Думаешь, она отдаст?

Смотрит на меня исподлобья, вращая мыслью под очень прочной лобовой костью.

- И вроде бы нормальная баба. А что.... Я деньги дам. Только старого ни-ни.

Показывает внушительную кулачину. Я усмехаюсь.

- Да сдался он мне. Всю жизнь мечтала тут у вас проторчать. 

- Те тоже так думали. А я….

Искоса глядит на меня выпученным вправо глазом и медленно выруливает из комнаты. На обеих искусственных ногах с роликовыми кроссовками.

 

Глава третья

Опять не проживший

После ухода Сынульки – иначе его как-то не получается назвать – я остаюсь в комнате совершенно одна. Из кухни доносится аромат свежевымолотого кофе. Ну и дед... Сейчас накатит сверху коньячку, как обычно, и понесётся джига вальсом. 

Что ж, придётся отодрать задницу от кресла.

И решиться пройти мимо этого ходункового монстра, но как-то та-ак....

И… А вот и он сам. Совершенно потерянный без своего тело-папика, обкуренный – или просто невыспавшийся? – очень худой, почти дистрофический маленький человечек.

Стоит в дверях и не пускает даже шаг сделать в сторону кухни.

Молча стоит, глядя на меня, сидящую в кресле, читающую газету с потёками копчёной рыбы - на развороте с чьей-то наглой лыбой. И поделом. 

Глаза его полны молчаливого ужаса. Такого молчаливого, будто я сейчас обрушу на него ворох свежих новостей из дальних миров. Рот изогнут дугой, ноги совсем скосолапились, а руки вцепились в дверные косяки так, будто я собираюсь пальнуть в него пушечным ядром.

- Всё-таки пойду, - говорю тихо и спокойно, - мне у вас делать нечего. Моетесь вы сами, в доме чисто, а ваш…. Э-э, сын, если можно так выразиться….

Молчит. В глазах ещё больше ужаса. Поднимает вверх руки.

- Да вы что?! – вскакиваю я. Вот блин.... С Молли он такого не вытворял. 

- А я…

- Да ты, ты. Успокойся. Просто сядь, где сидел. И тихонько сиди, пока я наведу здесь….

- Чисто, - шепчет, тыча пальцем на полки. Провожу пальцем – действительно. Даже влажно, будто недавно вытирали пыль.

Дед усаживается в кресло – и очень даже шустро, закидывая на стол обе гладко выбритых ноги в носках едва ли не по колено. Пошевеливая пальцами, нажимает кнопки пульта.

- Так, - вздыхаю, глядя вместе с ним на несуществующий экран. – О чём говорят нынче в поездах?

Пригибает шею и смотрит на меня, будто Алисин фламинго. Вы, конечно, читали про эту девочку, которая приручала всяческих птиц одним взмахом невинно изогнутых ресничек. И вот ещё что, дорогие зрители. Мне всё-таки тридцать восемь. А пятьдесят, даст Бог, исполнится – если я отсюда…

Умоляюще скашивает на меня стеклянный глаз. Надо же так обкуриться…. Молли рассказывала, что он пыхтит в мансарде, пока сын не видит. И сдувает пепел на цветы, чтоб они лучше росли. И что после его гаванской сигары она видела живого Фиделя Кастро. Он стоял на крыше соседнего дома и правил телевизионную антенну.

Старик кивает головой на сервант, плотно забитый фанерными листами с вырезками из газет  и скромно тычет себя пальцем в утлую грудь под махровым халатом.

- Там я. И есть один.... спектакль. Я в нём один, совсем один. Читаю монолог Арбенина. Эксперимент. Только Арбенин, весь номер. Зал плакал.

Он сам сморщивается, как сушёное яблоко, - но не плачет, а хихикает чуть ли не до колик. И тут мне становится не то чтобы стыдно, а как-то неловко. "Маскарад" - одна из моих любимых пьес, но чтобы Арбенин весь спектакль?!

Меня саму начинает разбирать смех, но я всё ещё держусь. Старик отъезжает в кресле ровно десять метров до глухо занавешенного окна, выключает свет и превращается в бледно-серый силуэт на фоне фиолетовых драпировок.

Он - классик эпизодического жанра. Где-то тут должна прозвучать сакраментальная фраза, но я её так и не прочувствовала.

И зачем только я ввязалась…. Молли была права, он очумелый маньяк. Неимоверными усилиями она держала его страсти в узде, будто ловкий наездник поло, но это было родео. Да, родео. По крайней мере, Джонни Блэк….

А вот и он. На его лице написан ужас, он облажался. И почему-то уверен, что смотреть в открытое окно поверх дедовой головы очень даже….

Нет, не весело. У меня отнимает дар речи при взгляде в его помутнелые глазёнки, - но я всё ещё способна мыслить. Надо аккуратно, очень аккуратно подойти к окну - и всё, деньги за мой визит Сынок передаст Молли. Если я вообще заработала себя хотя бы на кофе....

Дед спокойно полистывает свою газетёнку, щёлкая пультом в полосы свежих новостей. Отбрасывает её небрежным жестом, корчится от боли в предплечье и, как должное, принимает их моих рук согревающую мазь. 

- Ты странний женщина, - то ли шепчет, то ли поскрипывает над моим ухом. - Актор нэ я, актор он. Папа мой и дэдушька актор, а я бедний. Я телек украл, чтоб папа смотреть. Он там играет черчиль. Мой папа лучше всех играет черчиль. А ты очин странний женщина, нэ актор никакой. Молли актор, а ти умний. 

Лицо Джонни Блэка становится очень…. Как бы это назвать? Едва ли я могла бы заметить в нём некую заинтересованность, отдающую утренними, фрезиевыми духами Молли. 

Джонни показывает глазами на дверь. Я пожимаю плечами.

- Кьянти хочиш? 

Это ведь дед? Если я что-то понимала до этого вопроса, то после….Срываюсь с места и выбегаю в соседнюю дверь, оказывающуюся дверью на задний двор сада. 

Мне так хорошо, будто я вырвалась из тёмной доисторической пещеры, сталагмиты которой меня чуть не убили. Солнце сияет вовсю, пчёлы деловито жужжат над георгинами, никто и не собирается стрелять мне вслед. И пахнет здесь летом, хотя на дворе золотая осень.

Глава четвёртая

Кто сказал «Кьянти»

Ад в исполнении Молли, окружённой дедовыми капризами, мог бы показаться уголком безмятежного спокойствия. Мог бы, потому что я ещё никогда так не ревела. Мне хочется назад, домой, в Ригу. Что я здесь делаю вообще....  Что? Я? Здесь? Делаю?

Молли просто обязана делать то, что у неё получается лучше всего. А я.... Да я просто умру здесь! Чисто... чисто, чисто! Я бы весь этот дом провеяла, до последнего плинтуса, он пахнет смертью. Как старая хлебница, которую я спасла на свалке от убийственного летнего дождя. И кто-то вынесет её на свалку, вместе с другими вещами, напоминающими о Риге, и другой кто-то, идя мимо, вдруг остановится, и....

Есть дома, которые никогда не разрушаются. Они не хиреют никогда, они оживают с каждым новым поколением, и только меняют цвет стен. Зачем так ненавидеть его, зачем? Как весело поют скворцы на могиле бабы из блокбастера.... Какого? Да какого же?!

- А я….

- Пошёл ты! – выкрикиваю сквозь слёзы. От Джонни не раздаётся ни звука. Может быть, от него не осталось даже следа на изъеденном молью ковре. Это дым дедова кальяна. Сейчас подышу немного свежим воздухом, и отпустит. 

Следующие полчаса сижу в кустах с платком, подсунутым заботливой Молли. Ох, какой заботливой, - потому что сидит она тут же, в кустах, с выражением лица лабораторной крысы, которую зачем-то выпустили….

На меня? Ну и ладно, пусть грызёт. Если за всю жизнь не нажралась. Такая же булимичная анорексичка, как и её бывшее чудище. Как бы она не выдумала всю эту историю. Дед в неё влюблён... Да он просто заряжается, в надежде на роль всей своей жизни.

Молли - актёр.... Мне ли не знать! Вот и пусть играют вместе. Я выкуплю три билета на одном ряду, чтобы полежать со стаканчиком холодной кока-колы, в шляпе и в очках. И буду, как Молли, радостно болтать ногами на каждой удачной реплике. 

- Элиз… Элиза…. Бетти, - шепчет Молли, вытаскивая из-за пазухи бутылку негазированной воды, - ну хочешь, просто умойся. Что ты начинаешь…. Я же чувствую, как он тебя…. А ты спросить…. Отчего не спросила?

- И…и…истории у тебя запутанные. И вот что. Он ведь сейчас Джонни угробит. Непонятно за что, а ты….

- А я-то тут …. Ему всё равно, понимаешь?! Плевать на то, сколько у меня было мужиков, и что они со мной сделали. Ему вообще нет дела до того, что я чувствую.

- Маразматический Платон.... Молли, выйди уже, наконец, замуж! Может, и я надумаю.... взять с тебя пример. Вот Ульрик.... У него депрессия, а жена почему-то к нему не приходит. Молли, может, они развелись, а? И я вообще ничего не понимаю, а он опять намерился. Молли, он вообще не склонен изменять женщинам! Мы просто расстались из-за его непобедимых приступов лени, вот и всё. У турка в чайхане больше желания шевелиться, чем у него в собственной квартире. Я не говорю уже о работе, которую он всегда берёт на дом, потому что в офисе ему мешают сосредоточиться. А тут я со своей шваброй! Эксплуататор! Марксист, маргиналка, Роза Люксембург с ведром, которое гремит хуже "Авроры" в октябре!

У Молли глаза становятся ясней, чем когда-либо. Она взвивается из кустов, заскакивает на подоконник и орёт во всю мочь:

- А ну отпусти его, грязная скотина!!! Джонни! Немедленно иди сюда, кому сказала! 

- Ай, - тихий голос из окна. – И я.

- И ты, да, ты!!! Я ухожу от тебя, слышишь? Ухожу к дерьму! Мы прекрасно заживём вместе, я и дерьмо. Я каждый день буду обнимать дерьмо, целовать дерьмо, танцевать с дерьмом тарантеллу, и мы будем пить с ним твой кофе, спасибо!!!

- О Молли, женщина, не жди же чуда больше, - приглушённым, ровным голосом декламирует Джонни у дверей, - я больше не могу искать кого получше....

Ну вот, кажется, все устроены донельзя прекрасно. Пора и мне сходить куда-нибудь домой, пока они не напились и не начали гоняться друг за другом с отравленными стрелами.

«Кьянти хочешь?»

Это было гениально. Только всё же….

Кто сказал «Кьянти»? Джонни? 

- Это я, - Ник отходит от калитки, давая мне пройти. – Надо же было как-то вытащить тебя оттуда. Я говорил в дверцу для кота. У него ещё и кот, представляешь? Такой же маразматик. Постоянно гадит мимо тарелки с нежнейшим кроликом и мяукает на пса. 

Ну вот, очередной работы как и не было. А зачем? У меня есть брат, он скоро будет папой. Значит, есть кого….

- Нет, я сам, даже и не думай, - мечтательный взгляд Ника шарит по серым окрестностям в поисках чего-нибудь живописного. – Так хотелось повести тебя сегодня в кафе, выпить чего-нибудь… успокоительного, но.... Ко сказала, что ребёнок всё чувствует. Это значит, что я могу подходить к её пупку, дышать на него и узнавать, сколько во мне промиллей?

- У Ника глаза становятся шире покрышки, в которой кто-то забыл вырастить цветы. 

- Я знал. И чувствовал. Я и для тебя пропащий человек, Лиз...

- Всего лишь? Из-за предложения перестать пить?

- Да ты мне постоянно делаешь эти дурацкие предложения! – взвивается Ник, топая ногами посреди тротуара. – Если ты не пьёшь, так что? Лошадиные дозы уже позади, я так понимаю. А я ещё не пришёл к столь многозначительному выводу, - поэтому, уж извини, пьянка не противопоказание для жизни.

Давать советы – дело неблагодарное. Ну и пусть. 

- А я что же? – смотрит на меня растерянно. – Ты, значит, уйдёшь к очередному, и бросишь меня на съедение бабе, которая утверждает, будто родила от меня? 

- И ещё одно слово. Нет, два. Пошёл вон.

- Понял. 

Разворачивается на толстых подошвах чёрных туфель, начищенных до кристального блеска помадой Ко. А за нами во всю прыть несётся Джонни Блэк, - со шваброй, забытой у старого….

- Виченцо. Он просил называть его «Виченцо». 

- О! - радостно вскидывается Ник. - На медальоне кота написано "Фуцик".

- Боже мой, Ник! Кот Фуцик, а если кому-то в детстве хочется назваться Виченцо...

- Лисапет, он Фуцик, хочешь верь, хочешь нет. Они все Фуцики, а Виченцо - кот соседской бабушки. Старая интриганка постоянно рушит матримониальные планы Фуциковых домработниц. У них был роман на заре основания театра "Бранденбург и галстуки". Кажется, она была костюмерщей... или что-то подобное. Они расстались из-за денег.

- Я ей буду приплачивать! - Джонни Блэк аж подпрыгивает. -Илзе, я Молли сделал….

- И ты? – Ник смотрит на него глазами осчастливленного собрата.

- Э, нет! – Джонни грозит пальцем, вымазанным в сапожной ваксе. – Она выпила немного, и, как-то, знаешь, подобрела, что ли.... Минут на пять, я всё ждал, когда её развезёт. 

- О, Джонни, - вздыхаю. - И пусть. У Ника сегодня торжество.

- Ах да, я забыл, у меня тоже. Молли сказала «ноу».

Глава пятая

Один, одна, ещё двое

Комплекс неполноценности, дерьмовый брат, отпетая сволочь-подруженция – всё это пустяки по сравнению с тем, что у меня сломался каблук. И выбросить жаль, и сапожники в этом городе давно….. А что, если….

У Джонни Блэка всегда найдётся, чем пришпилить. Правда, он надулся, будто индюк на выгоне. Подумаешь, Молли. Я же не виновата….

- Нет уж, не отнекивайся. Думаешь, ты одна умеешь анализировать? Да вы с Молли – два сапога пара, если покрутить хорошенько. Просто у тебя хватило наглости, а у неё…. .

- Значит, всё у вас получится.

- И что? Она и я родим кого-нибудь для нас троих?

- У нас троих, Джонни, нет другого выбора, кроме как родить одного на троих. Ну, хотя бы одного, если тебя на склоне лет не настигнет внезапная плодовитость.

- Ещё вопросик. У Молли бывают другие подружки, кроме тебя?

- Ещё вопросик. Когда ты перестанешь выражаться столь похабным тоном?

- Ай, брось. Сама знаешь. Я бы хотел понять, зачем этой …. Ж-женщине…. Зачем ей постоянно сливать в тебя тонны дерьма. И ты, - главное, ты, Илзе! – принимаешь это как должное. 

- У тебя есть друг, которого ты не мог терпеть, но потом….

- Начал считать классным парнем? Да полно. Только дерьмо, Илзе…. Как бы тебе сказать…. За такое можно выгрести. 

- Может, и я за что-то выгребаю. Сколько стоит пожить у Фуцика?

Джонни едва ли понимает, всерьёз я или шучу, но смотрит на меня так, будто я объелась алычи зелёной. А может, меня и вправду накроет самая настоящая ностальгия? Не знаю, почему, но я все эти годы её совершенно не чувствовала, мотаясь по выходным в Ригу. Иногда пропускала аж по четыре недели, потому что друзья или коллеги по работе уговаривают хоть иногда куда-нибудь съездить.

Я дома была страшной непоседой, а здесь неделями не могу заставить себя сдвинуться с места. И у Фуцика мне хочется спрятаться, просто уснуть, а в перерывах пить кофе и читать старые письма, которые я постоянно забываю перечитать. Всегда считала себя самой что ни на есть образованной, продвинутой урбанисткой, а здесь, в Германии, - село какое-то.

Самое настоящее село, пардаугавская нашесть, которое по субботам таскается на дачу, а на море тащит с собой фургон, диван и шатёр. Да, именно так - дома я тупо жру, валяюсь на песке с журналом и арбузом, а если уж очень подорвёт, тащусь автобусом в соседнее село, попить пива и поесть мяса. Ну ладно, там китайские шмотки дешевле.

Чувства огрубели настолько, что мне пора устраиваться учеником ювелира, - может, хоть на старости лет мои тщательно наманикюренные дерьмолапки родят хоть что-нибудь вековечное.

Молли обрела наглость позвонить после того, что устроила. Раньше она ныла, когда я при всех посылала её туда, где забыла Ульрика. Сегодня Молли просто звонит и ждёт, когда начну ныть я. 

- Как прошёл вечер? – осведомляюсь прохладным тоном.

- Да так себе, - вздыхает. – Я больше не расскажу тебе ни одной подробности.

- Он, значит?

- А ты как думала? Он всё знает. И про всех.

- Ну и поделом ему. Скажи, что у него воняет нафталином, а у меня аллергия на таблетки от аллергии. Придумай что-нибудь.

Молчит, тихонько сопя в трубку. Неужели я слышу шевеление настоящих мыслей в её вечно растрёпанной голове?

- А кофе ты со мной больше выпить не хочешь?

- Нет, отчего же…. Просто, знаешь, Молли…. Ты хорошая подруга, правда. Я у тебя не очень. И не потому, что твой дед мне так уж нравится. Маразматический Платон, и баста. Дело в другом. Я бы хотела, чтоб ты перестала свинячить, но, видишь ли, это нравится им. А тебе, Молли? А тебе?!

Теперь она по-настоящему плачет.

- Илз… Илзе…. Я знала, что нас давно считают пропащими. Даже тебя, которая пытается удержаться на плаву во всём этом долбаном дерьме…. Потому что ты моя подруга. Ну так брось меня, брось! Я выйду замуж за Фуцика, и он унаследует всё моё имущество. Его сын обещал меня убить. Так пусть же, пусть, пусть!

- А Джонни Блэк чем тебе не пара?

- Фантазматический Тритон. Держись от него подальше, Лиссе, мой тебе добрый совет. Всё, пока, я побежала на твою работу. 

Ну и что? У меня ещё есть город, но другой. Здесь я закостеневаю. И не замечаю мест, в которых становлюсь чересчур податливой. А что, если….

Нет, я не стану ему звонить. Не из-за кьянти. А потому, что, как сказал бы Джонни Блэк, мне надо разобраться в себе. Да, снова и снова. Пока не разберусь. Это скучно. И скучней Илзе Вейдеман только дождь, - который вот-вот соберётся, а я опять без зонтика.

Глава шестая

Мотивы и платье до пят

Дома я отыскиваю в старом комоде нечто, похожее на то, что носила на прошлой неделе. Наш район не очень склонен к модному разнообразию. Магазины по выходным закрыты, возле свалок ажиотаж, а у меня всё есть. 

И копаться в чужой душе для меня давно хуже премудрости.

И бесконечный бег по кругу тоже стал доброй традицией.

И уязвлять другого здесь давно не модно. Всем плевать. Просто есть вещи, на которые натыкаешься, чтобы найти им пристойное объяснение. А когда находишь непристойное, не так уж и стыдно – ибо мы все из одного теста.

Да, Молли. Я знаю, что мы всю жизнь друг друга использовали. Только ты так и не поняла, что я на самом деле имела в виду. Потому что ты меня никогда не слушала.

Платье до пят и куртка с капюшоном. Очень даже, и очень. А что? Погода дождливая, и если у Илзе Вейдеман есть право ставить ноги колесом….

- Бззз, - Джонни толкает незакрытую дверь. – Держи своего…. Хотел сказать – идола, но ты ж его сокрушишь. 

В прихожую падает размякшее тело Ника. Мокрая кожанка аж лоснится от пончикового жира.

- Ты опять испортил мне прогулку, - присаживаюсь на корточки, разглядывая его рожу, налитую самым настоящим ершом. Вот же ж гады. Латышам просто категорически нельзя бухать с ирландцами. И это я говорю, Илзе Вейдеман, которая искони не приемлет какой-либо сегрегации по собутыльничеству.

- Я…. Это…, - Ник поудобнее укладывается щекой на коврик для обуви. – У меня с-скидка. К любовнице не пускают, к сестре не ревнуют. Я пас. Джонни…. Ты классный….

Он вскидывает руку и тут же разлезается на куртку и торс в трогательной клетчатой сорочечке, которую я ему собственноручно отгладила позавчера.

- Я знаю, - Джонни похлопывает его по спине. – Тазик принести?

- Зачем? Здесь коврик. Оу….

Мы едва успеваем отбежать, чтобы нашу обувь не забрызгало. Ник ещё несколько минут корчится на полу, затем вытирает лоб рукавом и кивает на форточку.

- Илзе…. Одна ты…. Нет, не одна. Мы зде-есь, мы слышим свет и поко-ой, мы снова здесь,я помню имя твоё-о.... Зетс э лонг, лонг вей... зетс э лонг....

- Ха-ха, - Джонни мрачно поглядывает на него сверху вниз. – И ты, и я. Воешь, как англичанин, которому корова наступила на туфлю. Как угораздило, не спрашиваю. А всё-таки что-то в этом есть. Лиз, я его поил три часа, но он мне так и не сознался. Может, хоть при тебе совесть очнётся.

Джонни, походкой твёрже моей, отправляется в ванну за ведром и тряпкой. 

-  Ник, тебя уволили? - склоняюсь над ним так, будто он вот-вот собирается откинуть копыта из новеньких секондовских калош. Он простирает руки к потолку так, будто он вот-вот рухнет.

- Нет! – выкрикивает горестно. Джонни похихикивает, засучивая рукава. 

- И всё-таки, Ник, ты, правда, хочешь там остаться?

- Я … а-а….адаптируюсь. Они очень любят поговорить, эти по… посетители. Приходят и начинают: «А как Илзе? А вы берёте не той рукой, и вообще, пишете криво». Я пишу криво! После Илзе вообще ничего разобрать невозможно!

- Так это ж хорошо, - Джонни довольно глядит на часы и начинает мыть пол. – Я так напишу, что графолог будет ежедневно просить отходную.

- Тебе и стараться не надо, - Ник умоляюще глядит на Джонни. – Давай уволим Молли. Старый хрен и так ревнует. Особенно ко мне.

- Особенно к тебе. А куда ты теперь устроишься, Илз?

- Да я пока думаю. А впрочем, отпуска давненько не хватало.

Через полчаса в моей прихожей не остаётся никого, кроме долгожданной тишины. И платья, которое я держу для особых случаев. Спросите Молли, она знает.

Ах, Илзе, дура, ты прекрасна,

Ты снова ночь переживёшь,

И утро больше не опасно,

И день не превратится в шмяк.

- Кать, - кричу в трубку, - у тебя ещё есть….

- Нет. Уже прочитали. До сих пор не могу найти, кто читал последним.

- Так декламируй. Ты ж знаешь их наизусть.

Молчит, всхлипывает.

- И этим я должна зарабатывать себе на жизнь? Жаль, ты наотрез отказываешься от дамских романов. А кому-то….

- А кому-то эти бредни напрочь жизнь испортили. Слушай, ты этих твоих чем-то…. Потяжелей. Да хоть «Гобсеком».

- Ну ты…. – шипит в трубку. – Какая же ты…. А что? Пусть. Узнают, как жизнь. Привыкли – звёздочки, перчаточки лайковые. Габриэлла Скилл в мягкой обложке. Ты пиши мне хоть иногда. Совсем руки из одного места….

Придётся-таки стырить у Виченцо согревающую мазь. Хотя, какой он Виченцо.Он же Фуцик!