Человек в гусиной коже

 Глава первая

Бренди-кофе

- То есть, когда вы выходите из воды, с вами регулярно случается…

- Это. И знаете…

- Знаю. Очень неприятно. Как будто все это видят и осуждают вас….

- За это. Лис, а почему вы говорите мне «вы»?

- Потому что вы говорите мне «вы», Билл.

Мне его немного жаль, он бывает странным и заговаривается, несмотря на молодой возраст. Лондонец и бухгалтер, за такое дают не просто бесплатный дабл-чиз, а уступают место в городском автобусе. Вообще не понимаю, что ему делать в Берлине без Молли. У них шоппинг-бенч - так они называют своё то ли знакомство, то ли приятельство, то ли взаимовыпил.

В Берлине у Билли контракт, но, как всегда, кабальный. Он не в состоянии повести Молли на кофе, потому что пьёт только "Старбакс", а у него не хватает денег. Молли ненавидит пить кофе с нытиками, поэтому всегда завтракает дома перед выходом за Биллиным галстуком, чтобы случайно не придушить его. 

Знакомы они давненько, да видятся редко, - Молли ненавидит больше часа проводить в одной компании с занудами. Однако, Билли почему-то уверен, что она его понимает, только не сегодня. Молли нет ни дома, ни у меня, - а Билли как раз возжелал похвалиться ей волосами, которые после окраски в бледно-соломенный цвет превратились в солому.

С волосами Билли ужасно не везёт - он седеет с восемнадцати. После работы у него тремор, а по выходным он проявляет чудеса дислокации, перемещаясь из ниши-спальни в гостиную-рабочий кабинет, где у него диссертация по мировой истории. Он жаждет уйти на преподавательскую работу, но в Берлине считают, что историк с бухгалтерским образованием учинит пивной путч, или, если у него уже отбиты почки, - мигрирует во Франкфурт.

- Я Билли. Билли Вайт, ваш сосед. Ничуть не хуже Джонни Блэка.

- Ах, и вы тоже…. Ну что ж….

Стало быть, Ник уже успел уговорить его сделать перерасчёт страхового полиса "Рига - Берлин". И я должна это терпеть. Муки пятничного сейла, которые ничем не заканчиваются, четыре пятницы из пяти. Кажется, у меня есть пачка польского кофе. Ты ещё ответишь мне за это, Молли. 

А потом я уговорю его подарить Молли гелевую маску для глаз. Она не заслужила. 

Да вот и бренди, даром что у него почки. Полный стакан. Трясущимися руками Билли сжимает его, медленно прощупывая каждую грань, слегка отсутствующим взглядом изучает мутноватую жидкость.

- Это не бренди, Лис. Это очень, очень плохой коньяк. У меня завтра анализы…. А вы так со мной…. Неосмотрительно. Я же приду в вашу лабораторию, Лис. И вы будете нюхать этот коньяк. 

Всё это таким благостным голосом, что экзистенциальные муки всерьёз вынуждают меня добавить ему вторую ложку кофе, но бразильского. Билли мечтательно глядит на всё ещё герметичный экопак польского и провожает его в шкафчик детским, нежным вздохом.

- Ничего страшного, у меня нет аллергии на мочу со спиртом. Зато я ненавижу электрочайники, которые текут. Билли... Билли, как давно вы бросили дегустировать?

- Говорите мне «ты», Лис, прошу вас….

Нет, ну это уже слишком. Мою кухню посетил античный философ-метросексуал. Я не добьюсь от него никакой подготовки к анализам. Что ж, пусть - ну и ладно. Джонни всегда честно говорит, что вчера нажрался.

- Я обещал Молли подождать с выводами, но всё-таки, мы приехали вместе, и мне бы хотелось большей поддержки с её стороны. Вы в курсе, что теперь она фанатка "Баварии" против "Леверкузена"? Я спрашиваю, чем ей не угодил Леверкузен - "дурацкое название!". Ненавижу футбол. Нет, не из-за Бэкхема. Зачем всё это? Она просто берёт кепку, влазит в бриджи, а потом ей не дозвониться. Она орёт в трубку! Лис, у неё не так много родных здесь, ведь правда?

Он осторожно отпивает кофе, слегка морщась, но всё-таки добавляет сливок. Мне удалось притащить с собой из Риги в сумке-холодильнике аж целую упаковку. Теперь у меня на балконе кофейня.

- Лис, я мог бы составить ей протекцию, но я, и вправду, не представляю себя в снаряжении для американского футбола. Я прекрасно играю в бадминтон, а в пинг-понге мне просто нет равных. Я мог бы, Лис...  она пренебрегает мной. Так нельзя. У неё замечательное чувство юмора, но я, по-видимому, недостоин и этого....

- Давайте вы не будете корчить из себя нечто великое, достойное всяческого уважения, когда вам всего тридцать….

- Один, Лис. Я совсем один, но женщину, старше себя втрое, не подыскиваю... как модно здесь. Мне нужен друг. Всего лишь друг, понимающий и деликатный, Лис. Я бледен, худ, неспособен вылакать стакан плохого бренди, у меня нет лихой кепки на затылке, мне она вообще не идёт. У меня отвратительные анализы мочи, потому что с моими почками творится что-то неладное. С самых, так сказать, памперсов, понимаете?

Мгм. Отчего же не понять.... Ник просто-таки трактором проехался по его изящным мозговым извилинам. Молли не так уж и ненавидит Джонни, да. Он сопровождает её на футбольные матчи, но всегда садится дальше, - терпеть не может, когда его видят в одной компании с ней, там. Он находит себе шавку из местных, а потом спихивает на то, что пора провожать хозяйку. 

Однажды я видала эту картину. Джонни выглядел, как русский бандит на хвосте у парижской гризетки. Он шёл, засунув руки в карманы, жёстко куря из-под картуза и шуруя вразвалочку, пока Молли выписывала впереди, в ультрамини, - сияющая, надмирная, фееричная, в сапогах и безумно дорогих колготках с высокой степенью прочности на разрыв.

- Лис, у меня катастрофический размер почек. Да они….

Билли вскакивает, чтобы изобразить размеры своих почек на дверном стекле.

 – Я не знаю, как они помещаются у меня там…. Доктор был в шоке. Он спросил: «Билли, как вы носите… их?» А я ему знаете что сказал? «У меня баланс». И вот что он ответил…. "Ах, бросьте. У вас отложение солей, которое может превратиться в песок, а потом в камни. Это очень больно, Билли". Больно. Нездоровые вкусовые паттерны.  Да, я был у одного диетолога, но там, где я был, диетологи долго не практикуют. Сами понимаете…. Климат, обстановка…. Непредсказуемая. Вы очень хорошо солите огурцы, Лис.

Ух ты. Так вот почему Джонни заладил бегать к моей балконной бочке. У меня прекрасное развлечение - насолить огурцов на неделю, пока они со скидкой, а потом кормить ими Ника, но как-то уж очень. А нечего мне больше делать, фигушки. Нездоровые вкусовые паттерны... . Жрите каперсы, если вы их вообще здесь найдёте.

Билли опрокидывает полстакана в рот и аж краснеет, сжимая тощие кулаки. Готова поклясться, у него в глазах слёзы - он, и вправду, не мастак пить бренди. Подбегает к зеркалу, тычет пальцем в своё отражение и хватает себя за плечи.

- Вот, вот, смотрите, Лис!  Уже мороз по коже побежал. Мне срочно нужно…. У вас есть что-то….

- Нет. И точка.

- Лис, эта гусиная кожа - не шутки. Поверьте, совершенно не рядовой случай. Вы увидите....

- Да уйдите вы уже! - выталкиваю его в дверь вместе с сорочкой, которую он пытается стащить. Господи, какие же они идиоты.... Я - орудие мести за неверность Молли... Мне пора на работу, а он и не собирается уходить из нашего подъезда. Усаживается в кресло консьержа, с кипой старых журналов.

- Мне, правда, пора на работу, Билли. 

Он смотрит на меня глазами, полными безмолвных слёз. Джонни Блэк дымит у окна, вычерчивая пальцем на пыльном стекле замысловатые фигуры.

- Значит, со мной на работу ты ходить не желаешь, - цедит сквозь зубы. – От него пахнет потом и перегаром, от меня – вонючим дымком самокрутки. А кто же третий в этой хитроумной бабьей игре, хотелось бы знать, а, Илзе Вейдеман?

В такие моменты меня всегда накрывает чувство нелепости - именно потому, что подобное звучит от Джонни Блэка, который, в принципе, не отягощает самокопанием ни себя, ни женские стайки вокруг. Дурак, да и только. И зачем я держу ключи от его квартиры у себя в сумочке?

Джонни аж выхватывает их из моих рук, будто уверенный в том, что я ворвусь в его третью неделю немытые пенаты. Оглядывается на дверь с надписью «Лох-Несс, вход два фунта, выход десять».

- Вот, полюбуйся. Твоя бледная нежить уже выучилась малевать мелом на моих дверях. Какое достижение! И я что, не заставлю его мыть мои двери вместе с прихожей? Как думаешь, бабушка Ника Вейдемана?

Бледное тощее лицо Билли Вайта высовывается в щель моих дверей, будто трагическая маска на палке.

- А вам я бы не советовал разбрасываться беспочвенными обвинениями, идиот черномазый. Твой брат, Лис... . Он звонил мне, только что. Мне придётся идти к вашему врачу самому. Ник и сниженное чувство ответственности - это как Молли в "Хезбургере". Я вынужден сорок минут мерять одни ботинки.

Ахахах. Это замечательно. У Молли контракт с "Монти Пайтон", иначе как объяснить её зашкаливающую тиффозность? 

Джонни презрительно плюёт через плечо. 

– Да я, между прочим, знаешь, сколько раз мерял одни ботинки? И что?  Пить меньше надо. На спор.

Билли выпинывает из моих дверей ботинки Джонни Блэка. 

– Знаю, зачем ты их оставил: чтобы они регулярно загоняли меня в туалет одним своим видом. А Ник Вейдеман не умеет ремонтировать краны, заруби это себе….

- На заднице, - Джонни вталкивает ботинки обратно. – Умеет, и даже, как я просил. А если ты будешь приставать к моей бабушке….

- Если ты будешь подбивать клинья к моей тётушке, я тебе сплету лапти, так и знай!

Пока они выясняют отношения нелабораторными эпитетами, я успеваю выскочить на улицу. Дворик нашего старорежимного дома пуст и удивительно тих, невзирая на середину прохладного дня. И лишь на скамейке сиротливо понурилась Молли, сжимая на коленях синий ридикюль, из которого торчат утренние газеты.

Глава вторая

Пролив и байк

Молли. Молли, от которой, даже в её отсутствие, шуму на три дня с обедом. Уж кого-кого, а Билли я ей портить не разрешила бы - если бы не моё, откуда ни возьмись, стремление испортить Билли....

Нет, я всё-таки совершенно не интеллигентна. Он нытик, и мне хочется врезать ему пинка, чтобы потом месяц грызть себя за своё унтер-офицерское терпение.

- А ты…. – я изумлённо останавливаюсь перед ней. Гляжу сверху вниз на её опущенную голову, в растрёпанных прядях десяти оттенков пастельного. Молли не подымает головы, только всхлипывает. 

- Я знаю, что мы поссорились, Лисси. Знаю, что навсегда, что ты…. Что я, но сейчас…. 

- У тебя горе, и я тут ни при чём.

- Совершенно ни при чём, Лис, но у меня…. Папандос, вот!

Отлично. Теперь она влезла в то, чего даже не просила – напрашивалась всем своим образом жизни. Да, я ханжа. Так мне и надо. И, если бы разгульной подружке не нужна была бы приятельница-ханжа….

- Молли, а можно поговорить об этом в другой раз? - выговариваю как можно благостней. - Я спешу, очень.

На захныканном лице Молли отражается нечто вроде просветления.

- Не очень, потому что я уже позвонила на работу, а тебя там не ждут. Я договорилась.

Нет, я всё-таки очень её люблю. Пожалуй, даже заварю ей огромную чашку кофе по-польски, над которым она, хотя бы сегодня, не станет издеваться.

- Ах, вот оно что.... Давно у тебя?

- Недавно, и мы уже успели разбить байк. Не мой, конечно, - его. Теперь я…. Как бы это сказать….

Вскакивает, заламывая руки. Оглядывается по сторонам и начинает горько рыдать.

- Я не виновата, вообще! Ему внезапно стало плохо. У него жена…. Бывшая или будущая, не знаю, а у нас ничего не было. Просто время проводили вместе…. Один день. Такой славный парень! Мы в проливе катались на водном байке, за продуктами. Знаешь, туда, сюда…. Обратно. Аж голова кружилась, как он волны резал! А потом…. Ему позвонили, на телефон. На мой, почему-то. И ему плохо стало, почти сразу. Я не виновата, Лис! Может, это жена?

- А может, очередной твой муж из будущих, а?

Молли сникает, перебирая контакты в телефоне. Хмыкает, затем бросает телефон обратно в сумочку. 

- Мои не могли такого сделать. Кто, Билли? Да ты что?! Ему королева будет платить из казны, чтобы он женился, а он пожертвует эти деньги в Фонд Обнимающей Поддержки Загадочных Почечников. Он посещает их прозрачные сборища, представляешь? Один из лучших ораторов, ну, в смысле, гипотезирующих - как соберутся, хоть лес вали, такое несут.... Не-ет, дорогая моя, на сей раз теория заговора против Молли Хайтакер прорастает из другого цветочного горшка. Мой компаньон. Это из его…. Кто-то, не знаю. 

Компаньон, ишь ты. Сроду она не употребляла таких эпитетов по отношению к своим козлам, идиотам и выплодкам дьявольского воображения. Значит, и вправду козёл. Редкостный....

- Я ж его видела в первый, и, надеюсь, не в последний раз, Лис! - Молли достаёт из сумки расчёску и зеркальце, но волосы безнадёжно спутаны. - Его привезли сюда вместе со мной. Такой ужас! Пришлось вызывать береговую охрану, чтоб мы не утонули. 

Блин. Такое рассказывать под окнами у берлинцев.... Ни одна шторка, ни одно жалюзи даже не шелохнётся. И кодовый замок опять заедает. И дозвониться - никому, арбайтенморген.

Господи, ну хотя бы один зашкаливший невротик, хоть одна бабулька, скучающая на социале.... Что за люди, а?

Молли шустро оглядывается и тащит меня под руку в беседку под тополями. Наскоро умывается из бювета, и, счастливо блестя на меня размазанными глазищами, начинает пальцами продирать свои кудри.

- Нас буксировали на катере, а на меня орал какой-то хрен в полицейской форме! Переодетый, как пить дать. Мордоворот его папеньки, я уверена. Мол, кто ты такая, откуда взялась? А я говорю: «Познакомились во фреш-баре». Он не пьёт вообще, представляешь? Нельзя ему, ни капли!

- Так-с. И ты уверена, что вы не пили?

- Уверена, - Молли крестится, преданно глядя мне в глаза. – Вот уверена, потому что я себе не враг. Он сразу сказал: «Девочка, мне пить нельзя ни грамма». И я поняла. Так посмотрел, что всё было понятно.

Роется в кармане, достаёт смятую бумажку.

- Вот это мне дал друг его папеньки. Тот самый, в форме копа. Сказал написать объяснительную.

Пробегаю глазами стандартный анализ мочи. Внизу приписано ручкой: «Содержание спирта 0,001 промилля».

- И это всё? Потрясающий анализ. Да он тебя просто развёл, а ты ….

- Повелась, хочешь сказать? – Молли усмехается, доставая из кармана сумки обрывок картона. Переворачивает, тычет в изображение вишни. – А это что? Я такое не покупала, эти конфеты у него были. Под сиденьем. Я стащила несколько штук. 

- Ух ты. А сам он не угощал?

- Неа. Мы ели то, что купили в супере. Я просто…. Ну Лис, ты же меня знаешь.

- Знаю, Молли. Лучше бы ты не трогала те конфеты. Что ж, пошли.

Вот даже ни словом не обмолвлюсь ей, что Джонни сейчас, как пить дать, портит Билли репутацию самого невнимательного в мире бухгалтера. И они торчат у окна, вдвоём, провожая нас расплывшимися взглядами, в которых ничего больше, кроме колбасы в холодильнике. Они выживут. Найдут других и выживут.

- А я, между прочим, на работу устроилась, - Молли на ходу поправляет съехавшую колготку. - В частную клинику, там Сторченко работает. Знаешь такого?

Ещё бы нам, халявщикам гиммлеровского социала, не знать Сторченко....

Сторченко не гений. У него почка вместо головы. А вместо почек - наушники. Вообще не слушает пациентов. 

Его даже немцы величают "Игорь Евсеевич". А Молли аж подскакивает, но как-то странно.

- Меня взяли хостесс, - аж дрожа, лепечет она. - Ну там, бумажки всякие писать, убирать в лаборатории, колбочки мыть.... у меня пальцы тонкие, и я ничего не ломаю. Зато с подносами беда... Не могу я их носить. Ка-ак громыхнула! Хорошо, в коридоре был один только Кёниг. Психотерапевт психотерапевтов, нервы - хоть ботинки развешивай. Так и остался читать газету, пока я весь свой завтрак с пола собирала.

- И как ботинки?

- Дрянь, он их не чистит на работе. Зачем? У нас бахи-илы...

Кажется, я всерьёз начинаю переживать за ближайшее будущее Молли.

- А у меня, между прочим, - голос Молли вдруг становится уж очень надрывным, - белый халатик и резиновые тапочки-мыльницы. Я их привязала, белыми шнурочками - как балетки! Лис... Лис, ты меня слышишь? Давай заглянем хоть куда-нибудь, я со вчерашнего дня ела только конфеты. Этот проглот.... У него прям жор открылся! Морской воздух, что ли? Я так струхнула, что ничего не успела прихватить с собой в электричку, только плед. Ли-ис, пожалуйста, пошли хоть в "Мак"!

Её серый болоньевый плащик - и в "Мак".... Да она сейчас начнёт захлёбываться колой, будто кошка бродячая. Хоть бы не забыть про валерьянку. 

Молли сама тянется к моей сумочке - она уже знает, где лежит пузырёк.

- Дай лучше сейчас, я хочу целый бургер. Ну Лис, ну не сердись, пожалуйста. Я ж тебе ничего не говорила, когда ты с Ульриком просидела аж час на больничной скамейке. Его жена такая милая! Просто не заткнёшь, ещё час бы слушала. Она мне потом звонила. И знаешь что? У неё горе. Там какие-то шланги в стиралке, она сама их откручивает. Помнишь?

- При мне такого не было, - еле сдерживаюсь, чтоб не треснуть её по затылку. - Он садился в позу по-турецки и закручивал шланги, а я ходила вокруг в новых колготках и туфлях на штрипке. Откуда тебе знать. Это у меня горе!

Молли смолкает, но всего на секунду. По дороге - "Кауфлянд", и ей срочно надо усесться за столик под холщовым тентом. Я и вправду хуже Рика Реннера. 

- Молли, - говорю примирительно, хотя меня саму от себя начинает не то чтобы тошнить, а жесточайше колбасить. - Молли, я хреновая подруга, я знаю. Хочешь, скажи мне это. А хочешь... ну и ладно.

Молли, без единого звука с идеально накрашенных губ, роется в сумочке. Наконец, выуживает оттуда то ли визитку, то ли бонусную карту. На обороте, белым по чёрном, отпечатано "Wasserman". И белая рамка вокруг.

- Мгм. Я ему не транспортёр... транспортант... транспарант. 

- Трансплантант. Я хочу мяса.

И всё это время, что Молли ждёт своего салата "Лобстернюрер", я брызгаю жиром вокруг, и обкладываюсь баррикадой из салфеток - точно так же, как Ульрик на вершине маниакального эпизода. 

- Ты знаешь, - мечтательно изрекает Молли, наливая мне кока-колы, - я, пожалуй, выйду замуж за Билли. Хотя, Кёниг мне нравится намного больше. 

Бедняга. Лучше бы мне разбили нос. Ненавижу, когда вот так вот, посреди еды, вдруг перехватывает дыхание.

- Ты погоди немного. Может, тот парень.... не так уж и женат.

Глава третья

Урологично

По дороге в клинику нам почти никто не встречается. Опять же, странно, потому что день не выходной, а время не такое уж рабочее, чтобы все сидели безвылазно по своим офисам.

Солнце, как светит солнце.... Самое время гулять по паркам и аллеям, а не сидеть в дерьме... Да я и так сегодня в дерьме не сижу. Клиника, в которой работает Молли, основана потомком Гогенштауфенов. Так и называется - "Гоген".

- Удивительная штука жизнь, - вздыхает Молли, поглядывая на часы. – Только познакомишься с парнем своей мечты, как всё рушится. Всего за минуту. И плевать, что он болен, и что у него жена, бывшая или будущая. Он с ней не в ладах, это точно. В этом я уверена, Лис.

- Ну и что? Сегодня не в ладах, завтра у них всё, как тебе и не снилось. Он просто с ней….

Молли скашивает на меня чуть размазанный глаз, и тут же задумывается, глядя на едва шевелящиеся ветви деревьев. Солнечные зайчики аж слепят... Всё, я ложусь на газон и сплю. Вот моя мечта о глубоко насыщенном выходном....

- ...не поделил чего-то в отношениях. Зоны ответственности, зоны комфорта и личного благополучия.

Ей-богу, даже мне становится страшно, когда она так задумывается. Прям вот Елена Боннэм Картер, до жути. Хочу превратиться в кошку и гонять соседского кота по всему подъезду, от пятого этажа до первого и обратно. Впрочем, кошки редко дерутся вне собственной квартиры. 

И вправду, всё достало. Пролив и байк.... Пролив - и байк.

- Ты что, на курсах ошивалась?

- Фу, ну и лексика! – Молли презрительно морщится, глядя на мои некрашеные губы. - У итонцев.

- Ну да, месье-монпансье, чего ждать от человека, работающего в клозете? Мгм, анализы крови, конечно, лучше пахнут. Хватит, Молли. Зачем ты у него шоколад стырила?

- Зануда. Просто захотелось. Он не угощал, а сам ел. Я уверена. Вот и катайся потом с этими папенькиными сынками. От папы заныкал и жрал в своё удовольствие. Ты что, пацанов не знаешь? Словом его мордовороту не обмолвилась. Конфеты с коньячишкой, родись бы я мальчишкой. Дрянной спиртяга. Мне стало страшно, и я съела. Ёлки-палки, Лис... ну что ты такая трудная, а? Я ж тебе рассказывала про Демиана. Он даже не ирландец, не-ет, что ты! Всего пятьдесят грамм коньяку к кофейку - и моё свидание превратилось в водевиль. Да какой там водевиль - хоррор-фарс...

Молли ужасно боится алкашей, хотя сама способна всадить в себя цистерну. Однажды она напала на полицейского, и её даже не упаковали. Он возвращался с работы. Её друзья-тиффози прислали мне видео, где она орёт на копа возле памятника Нельсону.

- Он грохнулся в лужу, прямо возле "Барбериз"! А потом ещё имел наглость звонить моим родителям. И это после того, как он мне битых полчаса жаловался на свою мать... Господи, да если б не пирожное.... Даниэлла Стил, Джоанна Линдсей, Виктория Холт.... Молли Хайтакер! У меня во сто крат больше совести, чем у этих викторианских шлюх!

Господи, она ещё и пробуется на очередную подпартию сэра Вустера. Или у него всё-таки была совесть? 

Так. Стоп. Это же конфеты... Хоть бы добежать до ближайшей скамейки....

- Отстань, я сама, - Молли выдёргивает руку, и я впервые понимаю, отчего возле неё на стадионе никто не садится. Сейчас она разобьёт каблуками плитку, а потом заявит, что им давно пора менять асфальт. Триумф лоха. Хоть бы кто из бомжей оставил под лавкой бутылку газировки....

Мне, и вправду, лучше молчать в такие минуты. Если её развезёт, - турок-велорикша сдерёт с меня, как за стаканчик нефти, либо нам полчаса придётся слушать программу правящей партии.

- Ему хотелось привлечь внимание, вот он и выкинул этот номер. Жена, небось, сразу же прибежала. Я даже к палате не хочу подходить, а тебя пустят. Он говорит на каком-то странном языке, который знаете только он и ты. 

Гром среди ясного неба. Останавливаюсь, глядя в её невероятно серьёзное лицо. Молли смотрит на меня так, будто меня изгнали с масонского сборища за мутность.

- Да, он жестами объяснялся. Улыбался, кривлялся и мычал. А фразу про то, что ему пить нельзя, выговорил с чудовищным акцентом. Ударения не туда ставил, но лицо было о-очень красноречивое. И, когда его везли в реанимацию, прошептал мне на ухо: «Позови свою подружку». 

- Гад, - вздыхаю. – Что ж, придётся его навестить. 

Молли скептически оглядывает мой допотопный болоньевый плащ поверх шерстяного платья, но тут же изображает крайнюю дипломатичность. Достаёт из кармана телефон, листает фото. Вглядываюсь во вполне обыкновенного, тощего и белёсого мужика, неудачно поджаренного на южном солнце.

- Это мой одноклассник, у него ганглионит. Наконец-то выискался.... Сколько лет, сколько зим.

Молли с чисто ситкомным непониманием улыбается, разглядывая моё серьёзное лицо.

- Нервный, что ли? Но он же не аутист, я же разговаривала с ним!

- Он мастер разговаривать с кем угодно. За это его и выгоняли из класса урок через урок.

- Хороший мальчик. 

- Все учителя так говорили. Молли... Пожалуйста, не бей Кёнига.

- Ни за что! - Молли закидывает плащ на плечо и, сняв туфли, экспрессивно марширует по бетонным плитам к турникету. Оказывается, "Вассерман" - это пропуск.

В коридоре клиники, на удивление, полно народу. Негде даже присесть, чтобы спокойно покопаться в блокноте. Все сидят такие больные, что слёзы наворачиваются. Или у меня жалость совсем пропала от дерьмовой работы?

Наконец, отыскиваю себе место возле туалета. Ну да, как сказала бы Молли, - чего ж ещё ждать от человека, который только и может видеть дерьмо в чужом глазу? Потому что это моё дерьмо, о Молли.... Что ж я ещё у себя могу?

- Себе, себя, собой, собою, - бормочу, листая блокнот. – Нет, я лучше его кому-то другому…. Пусть. И пусть. Я не хочу с ним связываться. А вдруг он при мне разобьёт папенькин «Вольво», и меня заставят отрабатывать его мотор? Знаю я этих приблатнённых. Кто их папа, где он - одному Богу ведомо, но он так же незримо присутствует....И все знают, просто так они бы тут не сидели.... Давай, давай. Приди. Убей меня, стоит мне открыть колбу с анализом твоего пуэра....

- Девушка, вам плохо? – дедуля в панаме сочувственно трогает меня за плечо. Продираю глаза. Неужели заснула?

- Снимите панаму, тут жарко.

- Это вам так кажется, - заглядывает себе за спину. – Тут где-то была мочка уха, но я её вдавил в стену одним ударом меча. У вас прекрасная грудь. Можно, я с вами сфотографируюсь?

Вскакиваю, выбегаю в другой коридор. О Господи, неужели здесь, наконец, открыли то самое отделение? Я бы туда каждый день ходила поговорить. Просто поговорить, мне больше ничего не надо. 

- Илзе, - строгий голос Молли за спиной, - не притворяйся, я всё слышала. Ты нормальная. Ты адекватная. Ты замечательно выглядишь, у тебя длинные ноги, просто ты их давно не меряла. Пожалуйста, давай сходим вместе. Там, у дверей, сидит этот мордоворот. Ну, этого твоего... одноклассника... не помню, как его там по-вашему.  Я его называла просто Заяц, он так и сказал - Зайатс. А этот мордоворот не пускает меня!

Хватаю её за руку и тащу к лифту. Она даже не особенно упирается. И колготки другие....

- Да я тебя…. Да ты сама туда пойдёшь и выучишь его...наш...их язык, потому что меня…. Может и не быть, Молли! Ты понимаешь, во что вляпалась?! 

Молли зажимает мне рот рукой и буквально втаскивает в лифт, отталкивая медбрата.

- Сорри, у моей мамы тепловой удар. Меня может и не быть, - чтоб я ещё раз услышала его белиберду! Вы просто прикалываетесь, я поеду жить на Мэн. Я умею водить яхту и вычислять вероятность скидок в "Лидле" без приложения. Это прекрасно, когда тебе так прикладывают лёд ко лбу. Лис, я спускалась в воду по канату, а потом мы пили горячий кофе. Ли-ис...

Она машет ладонями перед моим лицом так, будто я - сложившийся штандарт.  

- Ты хоть знаешь, что такон ганглионит? - из моей груди вырывается не то шёпот, не то стон. - Он любое лекарство воспринимает через пень три колоды, даже анальгин! Когда он на уроке литературы рассказал альтернативную версию "Дориана Грея", от корки до корки, за десять минут, учитель подумал, что он под кайфом, - а ему всего лишь удалили панариций на ноге, за день до того. Хихикал и размахивал руками - а я сказала медсестре, что он отнёсся к прочитанному с юмором и сэкономил жестами время для ответов других людей. 

- Н-да, - Молли задумчиво поглядывает на часы. - Так он твой бывший парень?

Лифт резко останавливается на десятом этаже. Отчего бы им не поставить здесь коламат?

- Молли, - со стоическим вздохом поправляю ей манишку на блузке, - когда он научился разговаривать сквозь зубы, его перестали вызывать к доске. Как его не выгнали из школы, уму непостижимо, - он сам ушёл, просто исчез. Уехал из страны, понимаешь? Меня за один перевод могут…. Угостить тем, что нельзя. Молли! Я ничего не знаю. Я забыла весь этот странный язык, до единого слова. От ужаса. Теперь я говорю только по-немецки!

Молли смотрит на меня, трясующуюся, так, что мне отчего-то становится спокойней. Она просто дура. И я тоже.

- Хм, а я – нет. А я скажу, если с тобой что-то случится. Зачем мне жить без тебя, о, Лис? Кто меня будет наставлять на путь, которым я идти не желаю? Он не просит его переводить. Он просит его понять, я так предполагаю. Перед тем, как придёт его жена и вынет ему мозг. 

Ну, блин.... Она ведь прекрасно знает, что я никогда, просто так, не начну делать из мухи слона. Потому что мои мухи - слоны, вот почему. И замечательно. Жить с такими мухами нужно.

У дверей сидит Сторченко - уролог, каких не видывали свет, газ и вода в кране. Его выписали специально для частной клиники, в которой лечат безнадёжных почечников. Из далёкой страны, в которой его не ценили ни на грош, о котором бы он и не мечтал, если бы не случайный пациент из далёкой страны.

- А, привет, дура и дура, - оглядывает меня и Молли с ошалелым весельем. –  В утренней газете знаете, что пишут? Будто я умер. Медхен, я вот что подумал... Дай-ка мне перчаточку... Тэк-с. Да, вот эту. А вас я тоже помню, вы мне всегда даёте одинаковые. Чудесная помада, источник солей цинка к моей диссертации. Я её порвал. 

Тычет газету Молли обратно ей в сумку. Оглядывается на дверь.

- Поставил ему катетер и памперс. Не знаю, куда потечёт. А вы что, обе? 

- Нет, одна, - Молли тычет мне плечом в плечо. – Я её просила способствовать…. Вам, в вашей нелёгкой работе, Игорь... Овсиевич. 

Сторченко аж глаза выпучивает, приглаживая лысину, опушённую свежевымытым облаком тёмных волос.

- Хм, я седину сегодня закрасил...Елизавета. Следов нет?

- Да вроде не видно, - залезаю в туфли Молли, чтобы оглядеть его сверкающую макушку. – А пациент?

Сторченко прикладывает руку к груди, как будто он в пионерской форме, и у него там платок.

- О-о, плох. Очень плох. Вот-вот отдаст концы, поэтому просил не задерживать.

Заглядывает в палату. Молли всхлипывает и затихает на скамейке у входа. Сторченко прикладывает палец к губам и делает очень элегантный разворот на свеженачищенных ботинках из искусственной чёрной кожи. 

- Если у тебя есть что передать ему – давай. Ему всё равно ничего нельзя, кроме моих носков. Сердечные ритмы очень слабые, а жена до сих пор не идёт. Как бы…. Это…..

- Хорошо, я ей позвоню.

- Сам позвоню, - Сторченко вынимает из кармана потёртый телефон, быстро тычет пальцами в продавленные кнопки. Долго вслушивается в длинные гудки.

- Серьёзно погрызлись. Я уже двадцать эсемесок настрочил разным стилем. Медхен.... И зачем я её нанимал... Придётся писать самое ужасное - "Мадам, назначаю вам свидание возле кабинета финансового менеджера. Донатор вашей независимости В.Б.". Что вы так смотрите? У меня сработало.

- Да погодите вы! - извлекаю телефон из его толстых пальцев, роюсь в сообщениях. – Вот спам, видите? Всё там, потому что он забыл вытащить. Вслух читать?

- Конечно. Это круче утреннего выпуска голимых новостей.

- «Да пошёл ты…. Да если я тебя ещё раз…. Чтоб тебя….». Доктор, обязательно читать всё полностью?

- Нет, я сам. Ух ты! А так тоже можно? «Мадам, не знаю, как вас зовут, но вы мне напомнили о том, кого я сегодня забыл в своей кровати. Это фотография моего дедушки, ибо только ему я вправе пожаловаться на ваше непристойное обращение. Не факт, что мы увидимся, когда меня здесь больше не будет, но у вас ещё есть пять минут, дабы написать опровержение ….». Я бы его урыл. Ну и кумпель! Тошнотный порошок. А со мной играл в мигалки. Дай я ей напишу....

Вырываю из его рук телефон и, оттолкнув плечом, захожу в палату.

- Ну, привет, Колпачок.

На переменах он жрал "Дзинтариньш" и угощал ею одноклассников. Судя по размеру тюбика, "Бленд-А-Мед" получит рекламацию.

- А помнишь, я запивал эстонским "Пепси"? - выдавливает слабым голосом и тянет руку за телефоном. – Илзе, ты извини, но теми понтами я хотел поделиться только с тобой. Пусть собирают фантики от "Бубльгума". 

Телефон Сторченко так взвизгивает при каждом нажатии на кнопку, что у меня руки сами тянутся к аппарату ЭКГ. 

- Спасибо, я даже не хотел читать, но теперь…. Убеждён, она станет человеком после моей ….. Как правильно сказать? Кончины? Отшествия или провала туда, куда она пожелала мне провалиться? Илзе, прости, всё это лирика. Ей больно.

- У вас замечательные отношения, - вздыхаю, оглядывая его бледно-синеватые ноги с прожилками костей. – Она очень некрасивая?

- Ужасно, особенно после неудачной операции на сердце. Одна сволочь забыла у неё там пинцет, представляешь? И он загнил. Пришлось вызывать другого, который откачал гной, но убедил её в том, что я плохой муж. А я и вправду плохой, как тебя там? Фамилию не поменяла?

- Вернула.

- А зачем, всё равно ведь. Слушай, я тебя очень прошу, давай поскорей. Мне завещать ей надо кучу полезных вещей из моего личного загашника. Доставай лист бумаги. А, у тебя блокнот?…. Поправь мне памперс, пожалуйста. 

Поворачивается боком. На его позвонках можно сыграть регтайм со свистом.

- Итак, скажи мне, что ты видишь теперь, о женщина. Никто и никогда не заставит меня расстаться с женой, но твоя Колли….Молли... . Я ничего не хочу, спасибо. Она классная, но в таком состоянии, как теперь, я бы не занялся сексом даже с тобой. Вы всегда думаете только об одном. А мне хотелось шоколада. Я сам его купил, просто со сроками наврали. Как всегда. 

Он вообще не думает, что говорит. А я что? Люблю поставить на ангебот, особенно когда конфеты с коньяком.

- Ну Илзе, ну разве ты не знаешь?  Иногда такое случается. Всем порой не везёт, а мне чаще всех. Слава Богу, байк был уже старый, списанный. Мне бы нового не дали. Он не мой, понимаешь? Я там просто так сидел, как сторож на даче. Без никого, надо было, чтоб хоть кто-то побыл. Хозяин очень…. В общем, он очень переживает. Все ценности вывез из дома, но боится короедов. До ночи глубокой ходил я по дому, как и намедни, дурак последний. Стою и со щёточкой пыль обметаю. Сволочь. Больше никогда….

- Да ладно тебе. Надо же было….

- Надо. А ты можешь моей жене позвонить?

- Могу. Она умеет разговаривать после операции?

- Умеет, но очень невежливо. Со мной, по крайней мере. Я плохой отец, то есть, никакой отец. У неё срывается, а я плохой.

- Увы, это нормально. Пожалуйста, не нервничай.

- Мне можно. Набери её и скажи…. Нет, лучше сама придумай, я пас.

Глава четвёртая

Гангрена

Несколько раз, безуспешно, набираю номер Пупсика, который упорно не берёт трубку. Вместо гудков звучит крайне надоедливая мелодия, которую я бы не поставила даже на участкового психотерапевта. Моцарт. Из часов.

Наконец, в трубке раздаётся щелчок и секундная тишина.

- Доктор Тарзиньш внимательно слушает, - густой рокочущий бас не внушал бы никаких опасений, если бы за спиной не раздавались пронзительные вопли. – Извините, мы гангрену вскрываем. Последняя надежда перед ампутацией. У вас ещё что-то, или перезвоните моей медсестре?

- Судя по всему, я ей и звоню. А где она, собственно? Надеюсь, не под вашим ножом?

- Ах, это вы, Вейдеман.... На сей раз - нет, ассистирует. А я хотел сказать её мужу – то есть, своему сыну – что он…. Простите, но он идиот.

- Н-да. Прошло бы ещё сорок лет, что ж.... Мой двоюродный дед жил в километре от меня, и я полгода об этом не знала. 

- Да ладно вам, Вейдеман. Что вы здесь знаете, кроме социальной халупы, из которой бегут даже турки, потому что они её реставрировали? Спасибо, устроил меня на работу, но он всё-таки большой. И вполне может обойтись без мамы, пока она ходит спасать людей.

Истошный вопль, от которого у меня едва ли не лопается барабанная перепонка. 

- Ну, Вейдеман, - голос Тарзиньша становится каким-то глуховатым и надтреснутым, - мы будем дальше доверять интерну, или вы вспомните, что я всё-таки отец?

Отключаюсь и минут пять тупо смотрю в стенку, на которой нет ничего, кроме репродукции Малевича. А я-то хотела быть такой убедительной.... Напомнить ей, что она вот-вот может остаться без того, кто ей ужасно не нужен. Спросить, сколько ей лет, и почему она ещё не здесь - я ведь бывшая воспитательница детского сада. 

Бывшая.... Меня уволили за один только разговор в таком тоне. И даже вернули паспорт, с разворотом на странице, где указана страна моего рождения. Паскуды...

Мой бывший одноклассник глядит на меня поверх одеяла, будто птенец из укрытия.

- Илзе, я сам ему позвоню. Скажи, пожалуйста, сколько тебе лет?

- А тебе надо было обязательно всё это устроить, да? 

Он тянется к тумбе и передаёт мне набор дротиков - железных, с роскошными алыми хвостами.

- Илзе, только честно - тебе нравится "Чёрный квадрат"?

Молча разглядываю дротики, затем примеряюсь и попадаю в свежую штукатурку. 

- Га-га-га. Илзе, я спать. Или ты хочешь ещё о чём-то поговорить?

Молли сидит в коридоре и вяжет. Молли - вяжет! И у неё на носу - очки, самые настоящие очки для дальнозорких. Она же никогда не жаловалась на зрение....

И с ней так хорошо просто сидеть рядом. Она вяжет по "Бурде" - то ли реглан, то ли....

- Молли, я больше никогда не ввяжусь в чужие разборки.

- Ага. Я тоже.

- Молл...

- Да пошла ты. Дай сосредоточиться.

- Не дам, - хватаю "Бурду" и начинаю листать. - Я вообще в этом ничего не понимаю.

- Ну и что? У меня есть выкройки. Билли сказал, что я безнадёжно отстала от рынка. Даже расчёт мне вывалил - кило пряжи и кило секонд-хэнда. Говорит, одни турки распускают и вяжут. Значит, я один турок. Логично?

- Ба-бамс, - прикладываю палец к виску. - Нет, ты из другого мира. Поехали в Дубровник.

- Сука. Я сейчас сделаю всё, чтобы ты.... чтобы ты...

Она вонзает в клубок обе спицы сразу и встаёт, ломая сразу оба каблука.

- Бляха-муха... Огромное тебе спасибо, Лизища. Я обрушу на них всю мощь гарантийного талона. Я....

Она стаскивает туфли. На колготках - ни одной дыры, зато каблуки смотрят друг на друга целёхонькими пластиковыми набойками.

- Биллин подарочек. Говорит, сколько можно покупать в секонд-хэнде лежалую обувь? Как думаешь, он клеится ко мне? Или экспериментирует с моей вегетативной нервной системой? Лис, давай сходим вместе. Ну пожалуйста...

- Ладно, - засовываю её туфли в её сумку. - Очень фотогенично. Сначала отправим им это. А потом....

Из-за угла, неспешным прогулочным шагом, выплывает Билли Вайт, с бумажным пакетом из аптеки. 

- А, девочки, ну как вы тут? Я отлично. М-м... Молли, тебя искал какой-то Братан. С иконой и ошейником на поясе. Я ему объяснил, что Молли - мой кент. И он поверил, мне даже не пришлось нырять голышом с пирса. Молли, в Брайтоне, правда, следующим летом вода остынет вдруг. Прогнозируют таяние ледников, и... Поехали в Свиноустье.

- А-а-а! - беззвучно кричит Молли, хватаясь за уши. Я очень аккуратно беру её под руку, но Билли успевает заметить сумку с туфлями. Приходится проявлять чудеса ретирады, а тут ещё и Кёниг с бахилами. Едва успеваю оттащить Молли к дверям столовой, в которую уже завезли бургеры. И моего одноклассника, вдруг перехотевшего спать.

- Ну ладно, - цедит сквозь зубы. - Садитесь, что уж там. Отлично выглядишь, кокотка. Я сегодня не такой, как вчера - извини, что по-русски. Знаешь, Илзе, что сказал мне отец? "Будто вы не знаете. И они ещё на что-то рассчитывают! Дело в ней, а не в тебе, надо было раньше думать. Подобных женщин я бы вообще не рекомендовал кому-то в жёны. Они не могут. Просто не могут". 

- Уж извините за дерзость, доктор Вильгельмс Тарзиньш, - говорю, - но у вас нет столь исключительного права – решать, кто, когда и за кого должен выходить замуж, или на ком жениться. Даже если у них нет детей, это не даёт вам повода отбраковывать женщину, как инородное тело. 

Молли, чуть приподняв бровь, вполоборота разглядывает бургеры на стойке. Вилл примирительно кладёт ей руку на плечо.

- Я прощаю тебе всю коробку. Сделай милость, поешь ещё немного. Лиз, у неё анорексия. Суровая...

Подвигаю к нему тарелку с диетическим печеньем - отмахивается.

- Ну блин, я же сказал.... Опять она. Да что ж такое? Лиз, дай свой телефон. Гной у тебя? Гной, да?! А у меня гангрена продолговатого мозга, с рождения, с зиготы - понял, старый хрен?! Лучше своей Кроличек расскажи, как ты её любишь до полусмерти! Она к тебе явилась с хроническим нагноением, вот и лечи! А меня и мою жену – не надо! Дай ей трубку, я сказал! Дорогая, это ты? Как – не ты…. Ах, ну да. Прости, пожалуйста. Я больше так…. Нет, я здесь ещё жив. А, у тебя очки разбились…. И как же ты…. Ах, одолжил очки. Какой добрый дядя. Ладно, я больше не буду на него орать. Привет пани Кроличек, у неё очень красивые длинные волосы. Я дёргал. Натуральные. Как – нарощенные? Пора подкачать мышцы. Ладно, я тебя люблю. Да? А сколько недель?

И всё это он шипит, как кот, пригнувшись к столу, на нашем языке, которого иногда не понимаем даже мы. А Молли понимает. Она презрительно пересаживается за другой столик и отпивает из соломинки латте-макси.

Всё, я потеряла подругу. Клуб Очумелых Тормозов не терпит иноверцев. Встаю и увожу Вилла вместе с катетером куда-нибудь, где у него можно без зазрения совести отобрать мой телефон.

- Илзе, мне вкололи обезболивающее, я попросил, - он умоляюще глядит на меня поверх тёмных кругов под глазами. - И ещё. Теперь, я надеюсь, мне не придётся умолять тебя упросить их привезти мой ноут и книги. Список вот, пожалуйста, не надо его расшифровывать, Тутанхамон очень просил.

- О Бо-оже, - шепчу я, разворачивая сигарету "слим". - Всё это у меня, Тарзиньш забыл в ординаторской. И пластырь. Это всегда с собой.

Достаю из кармана халата целый моток и аккуратно заклеиваю ему рот крест-накрест.

- Не у неё, у Кроличек, - жужжит сквозь пластырь -  А что, такое тоже нельзя рассказывать? Это же не моя жена! Тарзиньш – изверг, ему не до беременностей медсестёр.  Дамочки чувствительные, такого насмотрятся. Кроличек пришла к нему вообще… Никогда такого не видел. А он вылечил. Пьянь редкостная, но гнойник от Бога. Думала, у меня прям вот блат на небесах? Неа. Он мать мою бросил беременной, как будто чувствовал, что уродом рожусь. Ты извини, что я тебя нагружаю. Вдруг не успею? Им там анализы некому делать, реактивы голимые. А народ рукастый, лечат. Оттуда Сторченко сбежал, перед тем, как сюда устроиться. Он Кроличек пытался от гноя в почках вылечить, а Тарзиньш ему морду набил. Ну ты понимаешь, не срослись методами.

Господи, да заткнётся ли он? До палаты пять метров, а я уже врезаюсь в углы. Обезболивающее... Это вам не полдня хихикать и полночи рыдать, как Молли. Её не пробрал новокаин у стоматологички, которую я еле уболтала принять её на дому, а потом бегала по всему району за ультракаином, как угорелая. 

Всё, наконец-то он в кровати. Укладывается на спину, накрывается одеялом с головой.

- Если придёт фанатик старой рухляди, я умер. Скажи, что меня отравили. Нет, лучше скажи, что у байка были какие-то странные испарения из мотора. Пусть возится. Ему ещё кого-то на нём катать. Я труп, без году неделя. Меня будут лечить тем, отчего я превращусь в экзоскелет, изрекающий правильно составленные фразы. Видала, я уже тренируюсь. "Мадам, ваше сообщение нарушает законы Германии. Вы узнаете об этом при пересечении границы Латвии с тупиковым селом соседней страны". Лиз, я чуть туда не заехал. В конфеты кладут шмурдяк всякий. Туда разве что-то стоящее положат? Белый ликёр "Адвокаат", вот я и повёлся. Ностальгия гагаузского разлива. Лучше б я обходил сто десятым автобаном тот эмигрантский магаз. И вообще, давай о хорошем. Где подружка твоя? Вечно мне не везёт. Даже и не думал жене изменять, а эта идиотка, колли твоя, возьми да трубку возьми. Как специально. Ох, и наслушался…. 

- Не ной. И вообще, пора вставать. Ты думай, а я пошла.

У самых дверей оборачиваюсь.

- Так что тебе сказали тогда копы, на байке?

- Ах, это. Не что, а как. Пригрозили, что упрячут. За что?! Я слова им кривого не вякнул, никому. Мне просто денег заработать надо было, а к терапии, видите ли, папаша не допускает. Взял надо мной, так сказать, гиперопеку. Раньше надо было брать, когда я ночами не спал и пытался понять хоть что-то в окружающей белиберде. Я им душу, они мне тушу. Если б не мать, я бы сдох между базаром и вокзалом от передоза. Или блевал бы в канал шяуляйскими колбасками.

Хороший мальчик. Я даже умудрилась побыть с ним за одной партой. Все тетрадки были точной копией моих, даже почерк. Всё, кроме сочинений на вольную тему. Моим  почерком. Через месяц его пересадили к двоечнице...

Глава пятая

Шляпа и сапоги

Не то чтобы ненавижу этот день - худшей тряпкой я себя ещё никогда так не чувствовала, как сегодня. Прозрение снизошло, и, как всегда, поздно. Что ж, поделом мне.

Зачем они мне всё это устроили? Зачем я согласилась участвовать во всём этом? Любой другой покрутил бы пальцем у виска, потому что копами здесь не пахло изначально. И вот мне сегодняшние две новости. У Тарзиньша, которому шестьдесят пять, и никаких детей, есть сын - мой одноклассник из Риги, плюс, невеста.

Ну, или жена. При том, что мы месяц встречались с ним ещё недавно.

Я даже смирилась с тем, что он не женится. Ни на мне, ни на ком другом. Собака.... Он начал ухлёстывать за мной в первую же неделю своего появления на работе. Ему постоянно было что-то нужно, у него всегда находились какие-то странные анализы, эти кофе, конфеты, бесконечные разговоры о родине... он просто-таки жить не мог без вечерней смены со мной, а ночные занимали половину рабочей недели. 

И теперь, выходит, он блатной у собственного сына. Вот почему он никогда не приглашал меня к себе...

Сижу в тёмном коридоре, в тупике из закрытых кабинетов и реву, как детсадовка. Хоть бы Молли не увидела... Она ничего не знает. И Джонни тоже, но чуйка у него есть. Ещё бы....

А я чувствовала, что, несмотря на обладание мной, он чем-то недоволен.... Человек, который буквально урчал у моих ног, как преданный пёс. Или просто ....

Кобель? Нет, Лис, нет... Ты для него всего лишь породистая сучка, вокруг которой он поувивался, и баста. У него было всё, чего он хотел в свои шестьдесят пять. И он никак не мог достучаться до того, что получил Кёниг, - в отместку Тарзиньшу за его внезапную смену настроения и недельный запой.

Кёниг просто занимался со мной сексом. Он молод, нетребователен, и все его намерения уходят в то, как получше насладиться моей непрекращающейся злостью на Тарзиньша и на себя саму. Он психотерапевт, который молчит. И сегодня он сунул мне в карман бумажку с телефоном другого психотерапевта. Ещё бы...

Я запуталась, я страшно запуталась, - но Вилл, Вилл?! Неужели он знает, и не только не разозлился, но был на моей стороне, пытаясь вернуть отцу вместо Кроличек? Тарзиньш узнал о Кёниге, вот. Теперь мне всё ясно. Я шлюха...

Глупости. Как сейчас, вижу его взгляд, когда он внезапно замолкает и о чём-то думает, с чашкой кофе в слегка дрожащей руке. Красноватые глаза почти всегда слезятся. Не знаю, что с этим делать. Мне хочется кричать к небесам...

Я беспомощна в том, что нужно ему. Взял и перепил моё присутствие в другой жизни. Жизни, где каждый день он был бы со мной ужасно несчастен...

Не то чтобы я привыкла жить для себя - внутри я куколка. Самое что ни на есть инертное чучело, безо всякой взрослости по отношению к большому дядьке, с его раздутыми, неистощимыми, тяжко изношенными, затасканными в своих бытовых извращениях потребностями. Его не надо править, его надо чувствовать...

А я вижу, и это меня пугает до полного паралича, от которого ещё больше злости....

С Кёнигом тоже всё. Тем более, он запал на Молли, которая просто зарядит ему в зуб с ноги. 

Бог милует меня - в тупичке никого, и я ещё успею выреветься дома, и спросить себя.... Нет, и так всё ясно. Кроличек я принимаю полностью. А мне нужно возвести вокруг себя стену без окон и дверей, чтобы он перестал туда вламываться со своими родственниками. Умерла так умерла....

И Ульрику я запрещу себе звонить, писать, требовать меня вместо жены, а жену - вместо размазни Лисы. Поеду в Ригу, закажу себе русскую баню и буду париться неделю, пока весь этот шлак, который они в меня скинули, который я позволяла в себя скидывать столько времени, не утечёт, как будто его и не было...

Осталось помыть голову и накраситься. Как давит в груди... Наверное, там живёт душа, - хотя, она у меня всегда в пятках. Даже Молли бы сейчас не стала меня слушать. В такие минуты я совершенно одна, совершенно....

Ну вот, кажется, я на что-то похожа. Лицо примятое, но всё-таки человекообразна. Внутри - развал, а сверху - цаца. Вот у Тарзиньша всё наоборот. Это я не вписалась в хитромудрые закоулки его старой, доброй, надёжной души...

Прямо в дверях сталкиваюсь с Кёнигом и наступаю ему на ногу.

- Лис, - выговаривает, смущённо протирая очки воротником халата, - я хотел попрощаться.

Н-да. Ещё и психотерапевт. Мы распрощались недели три назад, и....

- Лис, давай поговорим, н-но не здесь.

Блин. Я живу в каком-то фарсе.... Я их приучила пить из моей души, пока дна не увидят. Что ж....

- Лиз, вокруг тебя мужчины с самыми примитивными желаниями. Просто знай это.

Ну вот. Я знаю. И мне хочется раствориться в небытии... Загорелая, почти что лысая башка Кёнига в полумраке коридора выглядит каким-то чёрным болваном для шляп. Не хватает только булавок за ушами....

- Я заболел тобой. Серьёзно, Лиза. И мне нужно уехать, потому что эта болезнь убивает меня.

Он не моя половина. Глупо. А я и не думала об этом. Осталось подумать, как выбраться из этого всего - без секса с ним, без изматывающих прощаний, без продолжения, которого он не хочет. А я хочу, но не хочу. Почти как первый раз, когда я сидела у него в кресле, а он как будто бы смирился с данностью. 

Я, и вправду, была хороша тогда. Чуть отросшая стрижка, летнее платье с квадратным декольте, блестящая помада и сапоги. Он так и сказал тогда: "Лиза, раздевайтесь, вы умеете быть любимой".

А я и не знала. Боже, как глупо....

- Дело не в тебе, дело в нас, - Кёниг чуть мнёт в руках край халата, и его клетчатые брюки сегодня коротки, - Лиз... В том, что ты творишь со мною. Я весь эта примитивная страсть, весь - понимаешь? И только! А так не должно быть, так не должно быть!

Он чуть не плачет. Я уже не хочу его. Я хочу домой, диван и книжку с кофе. Да хоть Шопенгауэра.... Я помню, какое у него горячее тело. Даже в душе - капельки воды высыхают почти мгновенно. 

- Кёниг....

- Иди домой....

Он аж шипит, всхлипывая и стискивая кулаки. До блеска начищенные ботинки вдавливаются в пол.

Минуту я сижу в полном отупении, совершенно ничего не думая. И очень понемногу меня начинает отпускать, очень....

Достоевщина, вот что больше всего пугает в жизни. Секса нет, но взаимообладание просто запредельное. Оно как безумие....

Вот именно сейчас мне хочется закатать Тарзиньшу истерику, и я чуть ли не ногой отпихиваю от себя Кёнига, чтобы он дал мне пройти, а потом, вырывая телефон из кармана расстегнувшейся блузки, бегу в туалет и оглушительно, на весь коридор задвигаю щеколду. 

Он знает, когда звонить - когда меня вот так вот трясёт и выворачивает, и хочется расколотить трубку об кафель.

- Да, что? Анализы?! Нет никаких анализов, ничего нет, Айгар! Всё! Ты больше не прикоснёшься ко мне ни одним своим гнойным местом. Хватит... эти задушевные разговорчики, облапывания меня по часу, будто я тебе кукла или гармоника.... Я волына! Дырявая, заплесневелая волына, и можешь дуть в меня хоть тепловой пушкой. Козёл....

- Ай-я.... Ну что же ты, а? ну... я ведь это....

- Ла-адно, - милосердие ещё не покинуло меня окончательно. - Я не то хотела сказать. 

Глубоко вдыхаю, но всё равно реву, аж из носа течёт. Как будто я сестра Вилла, и Тарзиньш занимает собой весь мир, но в нём ночь. Огромная, тёплая, беззвёздная, капсульная ночь с непроглядным чёрным небом и городом, с бледным люминесцентным светом и зданиями не выше ратуши....

- Айгар, я испортила тебе всю жизнь....

- Да ладно, - своим весёлым, рокочущим басом поверх моего беспомощного, едва слышного шепотка. - Отличная жизнь. Я... м-м... это... В общем, твоё здоровье.... маленькая девочка.

- Айгар, да послушай ты хоть секунду! Она такая же? Мать Вилла такая же?!

- Айо. Лучше не надо. Я уже вкляпанный. А ты... ай-ай-ай, ну я знаю, что дальше. Кёниг и швейцарские стулья. Вы все там ошиваетесь после кофию. Н-да-да-да... Я так час могу трындеть, Вейдеман, ты же знаешь. А всё уже. Всё-всё-всё.

Кладу трубку. Господи, как мерзко... Звонит опять.

- Ну что ты сейчас ревёшь-то, а? Не так я хочу, не-ет. Свищ я, свищ. Воспалённый, вскрытый свищуга. А Вейдеман - ве-етер, холо-одный, прон-низывающий, такой успокоительный.... ветеро-очек. Да ты жила бы в трухе, мамулька! Такой ароматной местами, аж смолистой, местами... ну да, сырой, но кое-где, а вернее, в большинстве своём, уй, слякотной. Ф-фу, дрянь какая, а? Буэээ, кхе-кхе. Всё равно, что в прокуренных лёгких. Ты видала прокуренные лёгкие, балабонечка? А я видал блестящие, как смола. У-у, мр-разь... Ну да. Вот просто возьму и уйду. От жены. От женулечки моей, Аннушки. Накося, выкуси. Я тукан, я буду петь песни в степи. А ты стой без ружья, ведь я нуждаюсь в тебе, м? Мгм, нуждаюсь, нуждался и буду нуждаться. Подарок на свадьбу? Пожа-алуйста. Мне приятно помнить тебя голой - ты не позируешь. Ты самая что ни на есть примитивная барышня, но-о юрмальские кошки нежней. Бля-бля-бля-бля, бля-бля-бля-бля. Я один дома, не бойся. Всем скажу, что ты послала меня, как блудливую собаку. Анюта. Бог простил.... И ты прости, Кусенька. Ну? Цмо-цмо-цмо... Вейдеман, я с тебя не слезу.

И всё это вдруг таким возвышенно-строгим, грозным голосом, что я застываю с трубкой в ухе и открытым ртом, забыв. что хотела сказать.

Уже закат, и все собираются домой - и м не надо выскользнуть отсюда как-то, чтобы никто не заметил. Да хоть через чёрный ход. но пропуск.... 

Молли! Господи, теперь я буду носиться за ней по всей клинике, ка угорелая.

Она уже внизу, с моим плащом и шляпой. Это с прошлого раза, или.... нет, погоди. Три недели назад, ёлки-палки. Кто его за руку тянул-то? Ёлки-палки....

Молли суёт пропуск охраннику и, не оглядываясь, идёт к дверям, но не забывает придержать их для меня.

- Прекрати, - шиплю я, наскоро одёргивая колготку.

- Мгм. Такси уже уехало. Я бездушная скотина, Лис. Я не желаю всего этого слушать. Мгм....

Она разворачивается и идёт в другую сторону, а я остаюсь стоять на парковке, как пугало - в широкополой фетровой шляпе и болоньевом плаще. Скоро автобус. Так проще.  

Где-то напротив, из динамика над "Кауфляндом", поёт Элла Фитцджеральд. Что это с ними сегодня....

Это со мной, трусы. Остались только я и Вилл, и комиссар Берзиньш. Бабах.... Всё, нет никого. "Аврора" всех смела, зачем-то. Роза Люксембург валяется вдоль тротуара, Цеткин лежит в позе римской шлюхи, со съехавшей туникой, как у Статуи Свободы, которая предлагает всем свою, на удивлению, целую каменную сиську.

Я была бы королевой каунасской драмы, но на школьных турне мне вручали статичную улыбчивую роль.

Сто...Сторченко. Господи, я же хотела... нет, не хочу, но надо. Собрать оставшиеся перчатки в кулак и шагнуть в кабинет к самому Сторченко. Без пропуска, по звонку. Может, не пустят.

Сторченко сидит у себя в кабинете, закинув ноги на подоконник, с огромной стопкой историй болезни. Медленно накручивает прядь волос из парика на толстый исцарапанный палец и время от времени заглядывает в остывшую чашку чёрного кофе, размером с супницу.

Впрочем, это и есть супница - мы всем отделом дарили её уважаемому Игорю Евсеевичу на Рождество.

- Я, между прочим, пани Вейдеман, не этим органом человеческого тела деланный, поэтому соображаю, зачем вы сюда явились. Мои методы лечения отвечают принципам человеческой морали, международной гуманности, своевременному обращению за медпомощью пациентов, которые плевать хотели на камень в мочеточнике. Что ещё вам не по плечу?

- Ничего, кроме того, чего у вас нет, и никогда не было.

- А что это, позвольте узнать? - Сторченко рассеянным взглядом смотрит сквозь страницы чьей-то, весьма потрёпанной, но очень толстой истории со свисающими бланками анализов. Степлер мы ему тоже дарили....

- Камень в мочеточнике. Боткинс, Вильгельмс. Тот, который с промиллями... 

- Сторченко, - вздыхает Сторченко. – А теперь садитесь и рассказывайте. Он дышит? Да? Вам повезло. Если бы он умер, никто бы и не отвечал. Да вы все меня достали сегодня. Хотите кофе со спиртом? Такой кайф, Илзе, куда там ваши тятьки. Н-да. Лучше материться, чем философствовать. Попросили перестать, но… Теряю органичность, Илзе Дагмаровна. Чудесный вечер. Хотите конфет? Я сломал сахаромер.  Увы, он ещё не прошёл детоксикацию по методу Сторченко. Я изобрёл рисовый отвар с индивидуальными молекулами вязкости, которые способствуют выводу из организма шлаков, токсинов и деминерализующих веществ, а также сивушных масел, консервантов и ароматизаторов ненатурального происхождения. Хотите узнать больше?

- Благодарю, в другой раз, - аж плачу от смеха, и всё в шляпу. - Мне уже лучше.

- Лучше? - Сторченко поднимает бровь поверх очков, склеенных пластырем на переносице. - Ещё раз скажете так – я вас уложу на профилактический осмотр. Знаете, сколько пациентов сказало «мне лучше» перед тем, как оказаться в этой стопке? Три, четырнадцать, пятнадцать, девять, двадцать шесть…. Я сам сделал себе карьеру, Илзе. Я сам сделал себе карьеру!

Колотит кулаками по столу, выпивает полный графин воды и придвигает стопку ко мне.

- Чтение на каникулы, с пересказом - и я беру вас к себе в лаборанты. Адьос?

- Даже не сомневайтесь. Не знаю, как проживу без "Вассермана" завтрашний день, но попробую. 

- Мгм. Три, четырнадцать, пятнадцать…. С-симулянт вонючий! Зря только памперс на него извёл!

- А как же детоксикация? 

- Что-о?!

Выскакиваю за дверь, едва успевая подхватить сумочку. Возле окна задумчиво курит Билли Вайт.

- Здесь нельзя, - вздыхаю. – У Джонни стащил?

Неловко тушит сигарету в пепельнице, наскоро вырезанной из лимонадной банки. Кивает на кабинет.

- Значит, и меня не примет. А я денег накопил. Месяц не ел сладкого....

Осторожно беру его под едва весомую руку, неспособную сжать мой локоть сильнее, чем сигарету, вытащенную из кармана Джонни. Вайт мягко ступает по свежевымытому полу, разглядывая каждую дверь.

- Красиво. Все двери разного цвета. Это чтобы больные не заблудились? Ух ты... Как домики в Гренландии. Да…. Двери белого цвета, знаешь…. Возбуждают что-то дорисовать. Я так дома всегда делаю.  Девушки разные бывают. Кое-кто и в семьдесят пять свежо выглядит. Мне надо, чтоб не напрягала. Больно жить. Просто поговорить с человеком. 

- Джонни Блэк тебе не человек, значит…..

- Он раздражитель! И сволочь! Здесь моё место теперь. Я уже договорился. Джонни просто нечего делать, кроме как шарашить на заводе и мыть у вас колбы из-под реактивов. Молли меня послала.

- Она сегодня всех посылает. Твой рабочий кабинет, Билли Вайт. Мы придём к тебе считать бахилы.

Заглядываю в палату. Боткинс едва пошевеливает пальцами на каталке.

- Что ж, поехали. А ты…

- Нет, я с вами! – Билли Вайт аж подпрыгивает на месте. Сзади, будто из-под земли, вырастает Сторченко.

- Мой пациент. А этого….. Если он сейчас отсюда не сдрыснет, ты ложишься вместо него. Я уже вызвал такси. 

Хватаю симулянта за руку и что есть мочи выбегаю из палаты. Мы оказываемся на улице так быстро, что двери за нами схлопываются через полминуты.

- Пошли, пошли, - Боткинс тащит меня за обе руки к воротам. – Вон она, жена моя, видишь? Сморщенное унылое существо со склонностью к расширению бедренных костей и вдавлению профильной части некогда прекрасного лица. Даже не удосужилась постричься, как ты. Что надеется вырастить из своей пакли, непонятно, но я заинтригован. А вон тот, жуткого вида, в сером застиранном халате, с лицом, изрытым оспинами - отец мой, в пальто, сам покупал. Существо  в халате, а может, в летнем пальто кремового цвета, перевязанное шарфом до самого подбородка, в бледно-серой вязаной шапке, надвинутой по самые скулы - Кроличек, мачеха моя добрая. Он меня в ванну холодную уложил. В общем, я пошёл. А ты…. Да отпусти же, а?

Глава шестая

Молли и Билли

День, в который мне больше не хочется ни о чём вспоминать - так, будто жизнь моя разделилась невидимой, но ощутимой пропастью, у которой нет дна, через которую не проложены мосты, потому что они не могут быть проложены. Я больше не Лиз, которая всех спасала. У меня больше нет ничего, что бы сделало меня сильней, или не убило бы - я совершенно потеряна, но счастлива как-то по-особенному.

Так, будто я на день вернулась в детство, где не так уж нуждаются в моей поддержке, но я не чувствую себя одинокой. Только до определённого момента. И что это за момент? Ссора с мамой, которая опять склонна слушать только себя? Обида на одноклассника, которому плевать на мою новую причёску - лишь бы испортить её одним махом? Или утро, в которое я иду с распахнутой курткой, через полупустой базар, и понимаю, что отец меня бросил, и что нужно самой сделать вид, будто базарный хулиган для меня ничто.

Или дать ему в рыло, но тумблер ещё не щёлкнул - тот момент, когда мне всё равно, сколько у моего противника физических сил, денег на счету и непререкаемого жизненного опыта.

Молли выходит замуж. Я думала, за Джонни, даже приготовилась убежать в Рим, сославшись на непререкаемый авторитет Тарзиньша, которому клемануло дать мне выходной - он грозился. Я так ждала этой драмы, со смущённым молчанием Молли в тёплый, залитый солнцем берлинский асфальт и грязными рыданиями Джонни у моих ног - вот прямо среди бела дня, в небритой блевотине и серых жемчужных брюках поверх белых кожаных "тенисувок", которые он подобрал на польской свалке.

Ан нет. Билливайтинг. Мне, и правда, хочется её прихлопнуть. Как моль, жрущую шерсть на моей шубе.

- А если он умрёт на бракосочетании? - я так совершенно обыденно спрашиваю это, будто питу они набрали у турков. Полный, с-собака, бумажный пакет, пита и пита, плюс, кофе из "Старбакса". Буржуи, недосчитавшиеся колец на чугунном балконе своей съёмной квартиры на двоих с Биллиным псом. Ромуальд жрёт из фарфоровой миски - Боткинс уже просветил Билли о вреде меламина.

- Он плохо гадит, - лениво растянувшись на двух плетёных креслах, сообщает Билли. - А трубку я набиваю вишнёвым. Дрянь. Пустеет башка в этом Берлине, совершенно.  Я бы умер, если бы мне предложили выйти замуж за пани Кроличек. Жуть какая…. 

Какое-то время мы молчим, пока Молли нарезает колбасу строго полдюймовыми кусочками.

- Да, Лиз, я сплетник, я жуткий сплетник, и у меня болит голова от самого себя, но Молли... Женщина жизни. Я скучен, она тоже, особенно когда начинает смотреть футбол, с толерантным Билли в другом углу комнаты. У нас ничего не было, и я не преувеличивал. Можно сказать, я выиграл бой, сражаясь исключительно со стереотипами поведения на тридцать пятом свидании. 

Молли вздёргивает бровями, но продолжает молчать, натирая до блеска коньячные бокалы. 

- Пита, между прочим, - наконец, сообщает уничижительным тоном моей мамы в хорошем настроении, - произошла от сарацин. 

- И в ней дырочки, - безапелляционно поднимает палец Билли. - Так что я съем всё, и даже сверну её кренделёчком. Ну, или ракушкой, как пиццу. Лис, не смотри на меня так. Мы поругались. А кольцо Молли не вернёт, потому что я не возьму. Джонни беден, как ирландец после адвента. 

- Не знаю, я в его медицинской карточке не рылась, - толкаю Билли под бок. – Что чувствуешь?

- Печень, но она не болит. А ещё у меня вчера ныл желудок, когда я смотрел на суп из пакетика. 

- Лентяй. Молли тебя угостит чаем из пакетика, на двоих. Правда, Молли?

Она поджимает губы и рывком отодвигает тарелку с колбасой в сторону голубей.

- Вот что. Если вы сейчас же не прекратите, оба, я... я вернусь к Виченцо! Сестрой жестокого обращения с пациентом без особых потребностей. 

- Ну да, - кивает Билли. - Он мне уже звонил. Молли, я тоже трус, дебил и труп. Однако, кьянти...

- Молчи, - шипит Молли. - Лучше открой лимонад. Нет, не этот, минский. Мне надо срочно откинуть копыта. 

Билли с глубоким вздохом откупоривает зелёную советскую стекляшку. Хорошо, таможен больше нет.... Хотя, иногда я развлекаюсь.

- В общем, с Дубровником я развязалась, - Молли показывает опухшие костяшки пальцев на правой руке. - Сама от себя не ожидала, но подожгла горящую путевку в последний день акции. Кассирша плакала. Он валялся на полу, прижимаясь щекой к холодной бетонной плите. Я его не знаю.

- Я плохо на тебя влияю, Молл, - вздыхаю, помешивая остывший кофе. - Выходи замуж.

Билли молча целует мне руку.

- Илзе, ты придёшь на церемонию?

- Может, и приду. Мне на работу надо сходить. И брат у меня приболел. Второй день из дому не выходит. 

- Вот потому-то я на тебе и не женился. Молли, дай пять. Нет, не эти...

Джонни Блэк появляется, как из сказки – на такси, в кепке, лихо сдвинутой на лоб, с букетом цветов для Молли, с бутылкой "Чинзано" для меня. Косится на Билли Вайта и широким жестом через ограду балкона уступает ему место за рулём.

- Давай, пока права не отобрали. Аренда до понедельника, ты мне висишь ключи от своей холостяцкой забегаловки. Счетовод... У тебя травмоопасные ступеньки. Парковка два йо, полкилометра туда вон, - одностороннее, и копы... ладно, какие копы. Я с бабушкой снизу договорился. Ну, та, у которой доберман-пинчер.

- Пинчерица, - Билли тяжко вздыхает, косясь на Ромуальда. - Бабушке двадцать пять, я сам красил её в седую платину. Редкое генетическое заболевание, фенотипический возраст - восемьдесят один. У тебя есть шансы, О`Блэк.

- Это кличка. Я Доггерти. Не обнаружить ли мне унцию тактичности прямо сейчас? Так надо с чужой девушкой пару шагов пройти безнаказанно, - я проспорил леверкузенцам полтинник. Без матерщины я гнусно звучу, но всё же... Пошли, дорогая Лис, ты сегодня очень старомодно выглядишь. Никто не заподозрит, что я твой настоящий друг.

Хватает меня под руку и тащит к выходу из семейного гнёздышка, заставленного упаковками с чем-то икеевским. На всякий случай тырит чемоданчик с инструментами, предусмотрительно выставленный Билли на подоконник ванной.

- Хочешь, я подарю тебе ставни с геранью на всех, - бормочет бродвейским напевом, спускаясь по лестнице впереди меня. - Лис, я уже врезал, поэтому спасибо за "Чинзано", догонюсь под вопли миланских гномиков. Мне весело, Лис. Ох, как мне весело, и хочется бежать к ближайшему фуникулёру - на работу, на работу, на работу! Там привезли целую тонну отборного дерьма. И всё это хотят пустить на удобрения, если мы не расфасуем по коробочкам и не отдадим пациентам уверения в том, что они всё-таки вылечатся. Завлаборатории укатил на курорт, а меня попросил заместить его, пока хватит нервов терпеть вашу тупость. Можно я не буду командовать? Можно вы сами всё сообразите? Да? Ты замечательный друг, Илзе. Я подарю себе герань и тортик... Герань и тортик...

Н-да, когда он напивается - болтает без умолку, а потом вдруг исчезает, как умирающий кот, и целую неделю о нём ни слуху, ни духу. А я размышляю о Тарзиньше, и мне уже как-то чихать. Душа - как строительные леса, задёрнутые плотной чёрной тканью. Сыграют свадьбу, и я уеду. А этот ... пусть себе.  

И даже не хочется искать высокий смысл, ненавидя себя за то, что не можешь его отыскать. 

Отчего-то представляется поток рыдающих пациентов у двери Тарзиньша, которые только и ждут, чтобы кто-то вскрыл их давний нарыв. Как бы им ни было больно…. Склонность к нагноению можно пояснить острыми лимфоцитными реакциями на то, что организм считает инородным, но, если гнойник вовремя не вскрыть, человек может погибнуть. Правда, это не все понимают, пока гнойник незначительных размеров.

Я добрая. Однажды сказала всё это пациенту, которого Тарзиньш выгнал из кабинета, но потом он выгнал меня и даже не поблагодарил. За ту операцию ему повысили оклад в два раза. Собственно, это и была причина расставания меня с ним.

- Да, Айгар, дело в деньгах, - так и сказала, не дожидаясь озвучки его пёсьих глаз. Это было очень милосердно.

Телефон в кармане беззвучно дёргается.

- Здравствуйте, - шелестит голос в трубке. – Я жена Вилла. 

- Спасибо, что позвонили, Александра. Как вы себя чувствуете?

- Это вам спасибо….. Я совсем потеряла…. Уверенность в том, что может что-то измениться. Просто жила и жила, день ото дня, как будто кому-нибудь было нужно, а не мне. А он терпел и ждал, пока я что-то сделаю. Я просто не могла. И не могу до сих пор. Наверное, я не тем путём шла. Вообще не понимала, чего он хотел. Смутно понимала. У меня в какой-то момент пропало…. Чувство значимости. Не было больно, а Тарзиньш говорит, что плохо. 

- Да, это очень плохой признак. Когда вы болеете, а вам не больно. 

- Теперь немного болит. А вам? Как вы его выдержали?

- Я удивляюсь, как вы его выдерживаете.

- Просто мы начинаем гибнуть друг без друга. Это единственная правда, в которой я точно уверена. И ещё Бог. Он есть. Спа…. Спасибо вам, Илзе.

Джонни краем глаза глядит в телефон, хмыкает. 

- Тебе следовало бы завести подружку, вместо Молли, но она и так от тебя не отстанет. Я тебе вот что скажу, Лис: надо….. Ладно, ничего не надо. Терпеть не могу советы. Как лучше, да как надо. Говорят, Билли Вайт умеет. Так ему и надо. Пусть впахивает, пока почки больше башки. Я у него даже подручным не наймусь. Подумать только, Лис - променять карьеру слепака на это, так сказать, безбедное существование в ирландской чёрной дыре.... Они разведутся, вот увидишь. А я даже и пытаться не стану. Я не пас, я дриблинг, ахахах. 

Он останавливается и с размаху целует меня в нос.

- Лис, у меня есть одна идейка, только ты не сердись, пожалуйста. В общем, я хочу быть шафером на этой дурацкой свадьбине, и нужно придумать, как уговорить Молли. 

Я бы уговорила его, как Молли - конкурента за путёвку в Дубровник, но доброта несвойственна коренным берлинцам. Остаётся лишь развернуться на каблуках и топать до ближайшего автобуса. Мне, правда, очень легко. Вот сейчас пойду гулять на целый день по городу, и даже Кате Кацман звонить не стану. Надо обдумать кое-что, длиною в пять суток. 

А потом я окажусь дома, и, может, уже не вернусь в Берлин.

И мысль моя вдруг останавливается, и больше нет ничего - лишь гусиная кожа под плотным осенним плащом, ведь я всё ещё в летнем цветастом платье....